Он солгал мне внаглую про свою фабрику, про дом, про машину. А на деле за душой у дяди вообще ничего не было, точнее, на нём висели долги.

Теперь мне стало понятно, почему он так упорно просил меня подписать бумаги. Ведь я типа наследница миллионера, а на деле — наследница всех дядиных долгов плюс на меня он также повесил организацию и проведение его похорон.

Юрист, быть может, желая меня как-то утешить, заметил, что такие случаи, когда немцы пишут завещание на каких-нибудь своих дальних родственников, периодически случаются. Пишут, чтобы было кому предать их земле. Потому что похороны в Германии — это дорого. Правда, дядя Антон пошёл ещё дальше, не ограничившись похоронами.

От адвоката я вышла на полусогнутых ногах. Меня так конкретно колотило, что вместо того, чтоб сесть в машину, я махнула рукой фрау Кох и, не разбирая дороги, пошла вперёд. Она проводила меня любопытствующим взглядом, но не задала ни единого вопроса. Что ни говори, а долгие годы жизни в Германии сказались на русской эмигрантке.

Увидев вывеску кафе, я вошла внутрь и кое-как сумела объяснить, что мне ничего не надо, я хочу только купить у них сигареты и покурить в специально отведённом для этого месте.

В студенческие годы, как и все филологи, я курила. Точнее, время от времени покуривала. Потом вышла замуж, и привычка пропала. А теперь спустя столько лет я сорвалась. Хотя, наверное, не сорваться было просто нереально…

Я так надеялась, мечтала, что мне удастся вернуть свой долг Руслану! Но теперь я попала. Понятно, что мой милый денег с меня требовать не будет. Но для меня это вопрос принципа. Потому что в противном случае получается, будто бы мне нужны от Русланчика только его деньги, а не он сам. Но это же неправда! Это один момент.

А другой… Меня колотит при мысли, что я должна отдавать долги за человека, который приходится мне родственником постольку поскольку. Да, дядя Антон — старший брат папы. Но ему-то на это было абсолютно наплевать, когда он вспомнил обо мне! Как это цинично и низко. Конечно, винить, кроме себя, мне некого. Но я не понимаю, что теперь мне делать.

Обхватив свои плечи руками, я сидела в курительной комнате кафе. Меня вдруг начал бить озноб. А потом я почувствовала, что у меня перед глазами всё плывет. Откуда-то издалека послышались чьи-то встревоженные голоса.

Чужая страна. Чужой язык. И я чужая среди чужих.

— Зря я вас, фрау Пельтцер, не усадила в машину, — проворчала фрау Кох. — Вы, русские, — такие изнеженные, чуть что — в обморок! А жизнь жить — это больше, чем переходить поле.

— Что не развивается, со временем забывается, — мелькнула у меня мысль. — Вон, как фрау Кох от русской речи отвыкла! Хотя она права. Не стоит так сильно реагировать на какие-то неприятности. Не зря говорят: “Слезами горю не поможешь”.

Конечно, говорить это вслух я не стала. Я пыталась вспомнить, что произошло, но не могла.

— Где я? — мой голос прозвучал еле слышно, что мне очень не понравилось, но по-другому не получилось. Я чуть приподняла голову, увидела белые стены, напротив — белый шкаф, и почувствовала, как у меня сжалось сердце. Походу, я попала в больницу…

— Где мои дети? — не дожидаясь ответа, задала я следующий вопрос. — Я хочу их видеть!

— Всё нормально, фрау Пельтцер, — всё тем же ровным бесстрастным голосом ответила фрау Кох. — Вы — дома, а Милана с Мартином в своей комнате. Доктор сказал, что вас пока лучше не беспокоить. Хотя, — усмехнулась она, — это и без него было понятно.

— Значит, это не больница? Получается, я просто не узнала свою комнату, — я с облегчением откинулась на подушки и спросила: А что со мной произошло?

— Вы потеряли сознание, фрау Пельтцер, находясь в кафе.

— Ах да, точно! — вспомнила я. — По студенческой привычке я хотела перекурить после того, как адвокат дяди Антона загрузил меня под завязку всякой тяжёлой информацией. Мне срочно нужна была какая-то разрядка. Блин, только деньги на ветер выбросила! И, кстати, вкус сигарет мне очень не понравился. Походу, я отвыкла, и лучше мне не начинать курить.

А в следующую секунду я мысленно удивилась:

— О, Люся, ты уже начинаешь думать, как немцы! А, учитывая плачевное положение твоих дел, девочка, это очень хорошо.

— Хорошо, я заметила карету скорой помощи, — ворчливым тоном продолжила фрау Кох, — и почему-то решила поехать за ней. Она меня привела в кафе, а там — шум, перепуганные официанты. Ну и вы без сознания.

Мне стало смешно от того, что фрау Кох упомянула меня в последнюю очередь. Хотя это я явилась причиной шума. Что ни говори, немцы — такие интересные!

— Спасибо вам, фрау Кох, — поблагодарила я её сдержанно. — А вы случайно не знаете, куда я дела свой телефон?

— Вы его оставили в машине, фрау Пельтцер, — поджала губы женщина.

— Опаньки! — мысленно воскликнула я. — Может, мне звонил Руслан? Судя по фрау Кох, ей не понравился мой вопрос про телефон. Это значит, что мне мог звонить мужчина. Но кроме Русланчика, у меня знакомых мужчин, в общем-то, и нет.

О, как же мне хотелось услышать, что звонил Руслан! И особенно сейчас, когда я чувствую себя такой одинокой, слабой, даже беспомощной. Я знаю, что Руслан примет меня любую. Потому что мы любим друг друга. Однако фрау Кох разбила эти мои надежды словами:

— Нет. Только пришло сообщение на Ватсап от какой-то Ольги, но я, сами понимаете, его не читала. Если хотите, я зачитаю?

— Спасибо, не нужно, — эти два слова я едва сумела выдавить из себя.

На душе у меня вдруг стало так тоскливо, что непрошенные слёзы подступили к глазам. А в следующее мгновение меня охватила нешуточная паника. Почему Руслан мне не звонит, не пишет? Куда он пропал? Или… я стала ему не интересна после того, как он получил от меня то, что хотел?

Вспомнились слова одной моей студенческой подружки, которая считала себя бывалой и на этом основании учила меня жизни.

Катя говорила: “До свадьбы парню не давай. А если не утерпишь, дай так, чтобы он только тебя и хотел. Тогда он никуда не денется и, как миленький, на тебе женится”.

Но я не ставила себе целью выйти замуж за Руслана. Я просто его люблю, постоянно думаю о нём и втайне мечтаю, чтобы мы всегда были вместе. Хотя, если бы Русланчик сделал мне предложение, не знаю, как бы я на это отреагировала.

Ведь в моей душе всё равно сидит занозой страх за детей. Другое дело, что после той нашей потрясающей ночи я потеряла от Руса голову. Но мои мысли не всегда совпадают с делами.

Кажется, фрау Кох заметила, что я не в себе и сделала свои выводы. Я так подумала, потому что женщина вдруг невпопад заявила:

— Мужчинам веры нет. Все они — бабники и эгоисты!

— Это вы про дядю Антона? — догадалась я и покраснела. Как бы я к нему ни относилась после того, что узнала про то, как он со мной поступил, но говорить о покойнике плохо всё же нехорошо. Особенно, учитывая, что мы дядю Антона только вчера похоронили.

Но фрау Кох, как я заметила, не привыкла церемониться и говорила всегда то, что думала. Это черта русского характера, от которой даже переезд в другую страну не спасает.

— И о нём в том числе. Я до сих пор прихожу в бешенство, — сжала она кулаки, — стоит мне только вспомнить, сколько спагетти он навесил на мои уши!

— Вы его любили, фрау Кох? — спросила я тихо.

— Да как было не влюбиться в Антона? — с горячностью в голосе сказала женщина. — Он был та ещё собака! Но, — неожиданно заявила она, — с моей стороны это была не любовь, а увлечение. А вот Антон — да, он меня любил. Но как-то по-своему. Проблема в том, что он по натуре был гулящей собакой.

И хоть это было совершенно не к месту, но, услышав немецкую версию слова “кобель”, я не удержалась и тихо прыснула. К счастью, фрау Кох не обиделась и невозмутимо сказала:

— Видать, фрау Пельтцер, вам становится лучше. Это хорошо. А то я не понимала, куда мне девать ваших детей, если вам будет хуже? Конечно, в Германии есть ювенальная полиция, но я знаю, что в России её не любят. Потом вы бы на меня обижались. Я этого не хотела.