– Как твои дела? Болит? – участливо спросила Саломка.

– Теперь уже почти не болит.

Горели костры у приземистых зимовий, что густо прилепились у сопки. Менялись дозорные, уходила разведка и в день, и в ночь. Вернулся из глубокой разведки Арсё, доложил Сонину, что бережновцы сматывают удочки. Идут крупные силы партизан. В лагере радостный переполох. Сонин отдал приказ немедленно готовить отряд к выходу из тайги, делать носилки для раненых.

А Бережнов, не зная точного местонахождения отряда Алексея Сонина, повел отряд именно туда, откуда выходил Сонин. И вот произошла полная комизма и трагизма встреча на перевале. Сонин по своей оплошке не послал дозорных вперед. Ни Сонин, ни его разведчики не ожидали такой встречи. Просто шли скопом, шумно переговаривались, смеялись, радовались, что скоро будут дома, среди своих. Да и Бережнов тоже прохлопал ушами. Отряды столкнулись нос в нос. От неожиданности все замерли. Никто не схватился за винтовку, никто не попытался начать бой. Одни шли домой с улыбкой на губах, другие удрученные и понурые. Встали кони, встали люди. Кони потянулись мордами друг к другу. Им враждовать не с чего. А люди… Да и людям, если хорошо разобраться, тоже враждовать не стоило бы. Но…

Бережнов и Коваль, что шли впереди отряда, топтались на месте. Коваль было схватился за маузер, но его выбил из руки Бережнов, мирно оказал Сонину:

– Иди, сват, посидим рядком да поговорим ладком.

– Можно и поговорить. Да и подумать бы тебе не мешало: то мы друзья, то враги…

– Сказ не об этом. Ты уж там за нашими присмотри, чтобы изгала над ними не было. Ладно?

– Да уж ладно. Будто вы над нашими изгалялись, с чего же мы будем?

– Да всякое может быть…

– И какой черт нас несет в тайгу-то? – прозвучал чей-то бас.

– Это надо командиров спросить! – раздался звонкий голос.

– Баста! Бережнов и Коваль затевают смуту, а мы корми себя гнусу. Зачем? Супротив кого идем? Супротив своего же народа. Вона, мой брательник Никишка, он с Сониным, вона мой племяш Алёшка – тожить с ним, а я что, обсевок? Прощевай, господин главнокомандующий! Робя, у кого есть голова на плечах, тот пошли до дому. Будя нам жить в бегах. Я не знаю, чья возьмет, но одно скажу, что дела наши неправедны, потому как анархизма мне непонятственна. Ежели она понятственная командерам, то пусть они ее и защищают. Ходи, кто хочет мирно жить с нами, – орал сивобородый мужик.

И дружина Бережнова, которую он растил и пестовал годами, нередко подкармливая, кому было туго, враз распалась. Большая часть откатилась налево, остальные остались справа. Тут-то и схватились люди за винтовки. Мирного разговора не получилось. Но и выстрелов не было слышно, люди расходились, пятясь задом друг от друга, кто-то запинался за валежины, падал, снова вставал, пятился. Неожиданно и непонятно почему дал залп кто-то из двадцати, пришедших с Кузнецовым, которого ждал за перевалом с отрядом Юханька. Несколько человек со стоном упали, покатились, орошая чистую зелень и цветы кровью. Дали ответный залп и сонинцы. Там тоже стон и крики. Разбежались.

С обеих сторон по пять человек убитых и до десятка раненых. Убитыми оказались бывшие бережновцы. Враз вражда разделила людей, и будет она теперь до последнего издыхания. Да и братья, и сестры будут мстить за убитых.

4 сентября, под звуки оркестров и фанфар, осыпанный цветами, встреченный хлебом и солью, вступил в город Хабаровск еще один правитель земли русской – атаман Колмыков, опора и надежда белой рати. Низкорослый, юркий, чем-то похожий на хищного хорька, восседал он на белом коне, сохраняя при внутреннем напряжении лихой вид. Черт их знает, орут, осыпают цветами, по которым, цокая подковами, мягко ступает жеребец, но возможно, вместо цветов бросят и бомбу. Колмыков при содействии интервентов захватил власть в городе. Он-то понимал, что это вовсе не значит, что он победил большевиков. Большевиков победить – это не в деревне выпороть мужиков, которые ради жизни безропотно ложатся на лавки. Брал себя в руки, приободрялся. Как наполеончик, преисполнен сознанием собственного величия, тоже черняв и тщедушен, чем черт не шутит, возможно, ему и придется играть роль освободителя России от большевизма. С наигранной улыбкой посматривал на горожан. Но в глазах тревога. Ее не спрячешь. Если бы вот так же его встречали рабочие и крестьяне, а не эта мещанская публика, тогда можно было бы во всю ширь улыбаться. Это не борцы, не герои, один из сотни, если не меньше, возьмет в руки винтовку. Он сам из той же породы, знал цену мещанам. Но пока с него хватит и того, что мещане гнули перед ним спину, угодливо улыбались. Давно о таком триумфе мечтал Колмыков. Вот бы сюда генералов Хахангдокова и Брусилова! Посмотрели бы, кто защитник монархии и России. Есть слушок, что Брусилов перешёл на сторону красных. Все может быть. Генерал боевой, но если слух верен, то честь дворянина порушил. Расстрелял бы его, и рука бы не дрогнула. Да и отвыкла она дрожать, когда дело доходило до расстрелов. В бою ещё, бывало, дрогнет от страха быть убитым. А там, там жертвы безопасны, как связанные овцы. Все ему покорны… Нет, не все… Что-то Иван Шибалов стал косо посматривать, перечить атаману. Надо присмотреться. Но не спешить. Умным штабистом оказался, по его планам не раз были биты красные. И если так пойдет, то и до Москвы можно добраться. Надо Шибалова как-то пригреть. Но как? Протестует против необоснованных расстрелов. А когда их обосновывать? Когда разбираться, кто из них коммунисты, а кто из них монархисты. Вали кулём, потом разберём…

Далеко заносили раздумья атамана, чуть закрыл глаза и уже видел себя в Москве, где вот так же осыпает его цветами толпа на Красной площади.

…И все же Иван Шибалов – враг, лютый враг, затаил злобу, не унять. Да и плохо стал работать. Понизить в звании, должности? Но, кажется, его меньше всего тревожит и звание, и должность. Но почему, ведь он тоже человек? Неужели не хочется стать генералом? Смешны люди в своей бескорыстной любви к России. Что Россия? Главное, быть в этой России значимым человеком, жить и властвовать! Держать Россию в своих руках. Остальное идёт от глупости…

Гремит медь труб, теплый ветерок тянет с сопок. Пенится жёлтой волной Амур. На тополях жухнет листва. Вянет осень. А кругом бело от женских платьев. Ах да, они же встречают белого атамана, поэтому оделись в белое. Встречают спасителя России. На всех колокольнях гудят колокола. Хорошо гудят, «переговариваются». В церквах идут молебны в честь него, атамана Колмыкова. Он, и только он, должен спасти Россию от красной заразы, от хамья, от отребья. Распирает грудь, что-то тяжело дышать. Но надо дышать, чтобы всё рвать с корнем, бить, душить, стрелять.

И первый расстрел, которым руководил поручик Зосим Тарабанов. Посмотреть на расстрел собрался обыватель, который любил посидеть в ресторане «Чашка чая». Обреченными были мадьяры-оркестранты, что играли для тех же мещан заказные вальсы и танго. Залп карателей, брызнула кровь, подкосились колени, обыватель охнул и бросился бежать прочь, подальше от этой крови и кошмара.

Вслед ему ржал и кривлялся Тарабанов:

– Ха-ха, от первой кровишки бежите? Погодите, скоро и вас туда же, в Амур, навсегда! Мадьяр докалывали штыками, бросали с обрывистого берега.

Первая экзекуция, прямо скажем, была неудачной. Своей жестокостью многих оттолкнул от себя атаман. Ну и хрен с ними. Город жил, город живёт. Открыты рестораны, магазины, вино рекой. Все-таки прекрасно чувствовать себя властелином! Один взгляд – и нет человека, одна улыбка – и человек уже под небесами, не выше, конечно, Колмыкова, но уже рядом с ним. И всё же люди – букахи-таракахи. Как они ползают, как заискивают, чтобы получить в подарок ту улыбку! Тьфу! Но и без них нельзя, сам ведь тоже человек. Не стать бы самому букахой. Но уж никто, никогда не забудет то четвертое сентября, когда Колмыков вошел в город. Никто не открестится, как те же меньшевики, эсеры, кадеты, монархисты, что их не было на встрече. Все были. На страшном суде со всех спросится. Ишь ты, хитрецы большевики, передали власть профсоюзам! Дураков нашли! На что надеялись? Думали защитить народное добро и национальные интересы? Дозащищались. Все в тюрьмах. Да что в тюрьмах, большая половина уже в могиле.