И был бой, где партизаны окружили японцев со всех сторон и начали расстреливать их почти в упор. Японцы бросились назад, а там другая засада. Кинулись они влево, там тоже ждали их партизаны, метнулись вниз по Полынихе, смяли заслон партизан, вырвались из кольца и долго бежали, не переводя духа. Добрую баню устроил Иван Шибалов для «дорогих гостей». Теперь они нескоро сюда появятся. Однако надо было быть начеку. А главное, раздобыть денег затем, чтобы купить оружие. Арсё и Журавушка пообещали добыть деньги. На них удивленно посмотрели Лагутин, Шишканов, Шибалов, но промолчали, мол, добывайте, мы не против, но откуда у вас деньги? Арсё на этот немой вопрос ответил:

– Их нам оставил Тинфур-Ламаза. Он сказал: «Когда будет черный день у нашего народа, можете взять, сколько надо, денег». Мы думаем, что этот черный день настал.

Японцы ушли из негостеприимной долины в Семёновку. Люди вернулись в свои деревни, чтобы между войнами заняться мирными делами. Они не армия, они должны кормить сами себя, а вместе и белых, и красных, и японцев. Война в любые времена тяжким бременем ложилась на плечи мужика. А такая – тем более.

Устин ушел таежными тропами за Яблочный перевал, спрятался от войны за Чертовой Лестницей, в отрогах Сихотэ-Алиня. На второй день после боя под Ивайловкой Коршун остановился у ворот Сонинского дома в Горянке. К окну прилипла Саломкина мать – известная во всех селениях Улахинской долины лекарка баба Катя, вдали замерли манзы-работники. Навстречу выбежала Саломка, диковатая, отчужденная, остановилась в растерянности, тоже, как Груня, часто теребила косу. Устин спокойно сошел с коня, подошел к Саломке, положил руки на ее худые плечи, жадно, изучающе посмотрел в карие глаза и тихо сказал почему-то вдруг охрипшим голосом:

– Вот я и вернулся, Саломка моя. А ты уже выросла, и морщинки под глазами появились.

– А ты поседел, – тронула тонкой рукой висок Устина. – Тоже вырос? Да?

Когда ехал, даже сжимался в седле, не знал, как и о чем говорить с Саломкой. В сердце всё ещё сидела та кровавая встреча с Груней. Прошлое стояло рядом. Но оказалось все просто. Саломка развеяла все сомнения. Красавица. Как мог забыть Устин, что всегда и везде любил только Саломку? Она ко всему подпрыгнула, чмокнула Устина в пересохшие губы и козой ускакала в дом. Выбежали братья из своих пятистенных домов, которые они поставили на берегу реки окнами к солнцу. Румяные, загорелые, сразу видно, что их обошла война. Пригодилась заложенная Алексеем Сониным деревня. Убегал от Бережнова, а теперь все Бережновы бегут в эту деревню, чтобы отстояться от войны. Смешон мир. Перекручен мир. Сонин тоже обещал вернуться, как только они прогонят японцев, зажить мирной жизнью. Да и старик уже. Пусть молодые воюют.

Шумная встреча, любовные ласки. Мир. Наконец-то для Устина наступил мир, широкий, как тайга, глубокий, как речные омуты. Мир и спокойствие. Радостно помахать топором, постоять на маховой пиле, уложить бревно в дом. Радостно строить. А ведь до этого он только и был занят тем, что разрушал: разрушал дома, разрушал дворцы, уродовал родную землю. Всё! Можно не оглядываться по сторонам, не держать свое тело в вечном напряжении. Устало оно от этого напряжения. Можно просто лечь на берегу реки, положить голову на грудь Саломки и пересыпа́ть в руках ее русые волосы, мягкие, чистые, пахнущие луговыми травами. Голяком ухнуть в омут, покататься на песке. А если хочешь, так и уснуть в тени, уснуть без оружия, под ласковый перебор пальцев Саломки, которыми она нежно гладит лицо, трогает губы, теребит за уши. Уснуть! Уснуть без оружия… Странно и даже непонятно, что так могут жить люди. Устин привык жить войной. Привыкать к войне было трудно, но куда как легко от нее отвыкать. День, другой – и уже человек мирный. Хотя беспокойство за судьбу России где-то теснилось в груди. Даже было чуть стыдно вот так предаваться неге. А что там, на Руси? Выстоит она или будет продана в рабство? А на Руси, с точки зрения Устина Бережнова, творилось страшное. Он так и не стал красным, просто спас «своих», и будет с него. А то, что бил японцев, так он и сейчас готов бить их как пришельцев, как интервентов. Бывали минуты, когда Устин готов был бросить всё и снова ринуться в пучину войны. Теперь пошел бы только за красных, война доказала их правоту, живучесть и понимание со стороны народа. А это самое главное.

Ранней осенью приехал Сонин. Устин ждал, что за Мефодием Журавлёвым приедут Арсё и Журавушка, всё веселее будет, но они остались в отряде Шишканова, который воевал против банды Кузнецова и Хомина, вступал в мелкие стычки с японцами. Потом, как сказал Сонин, Арсё ушел в тайгу за деньгами. Откуда деньги у Арсё?

С первыми морозами, с первыми колючими ветрами ушёл Устин на охоту. Видевший столько боли и страдания, старался забыть на охотничьем промысле обо всех, что кричали и взывали к совести русского народа, о сечах и расправах, но по ночам его преследовали кошмары, вставали перед глазами лица погибших товарищей, иногда воспоминания накатывали от вдруг услышанной фразы и даже звука…

В ноябре даже в отрогах Сихотэ-Алиня узнали о мятеже чехов во Владивостоке. Рассказывали, что Гаде обещали помощь американцы. Он очень надеялся на эту помощь, слишком надеялся, забыв о том, что в боевые столкновения американцы старались не ввязываться. Казалось, власть уже в его руках, но… Не найдя поддержки со стороны японцев и американцев, Гада увел войка в казармы. Солдат же, рабочих порта и железной дороги, успевших захватить вокзал, колчаковцы и юнкера уничтожали мощным огнем, добивали выстрелами в упор. Пленных тащили в стоявший на путях бронепоезд Колмыкова, откуда живыми не выходил никто. Лежащие у вокзала и на площади трупы заносил мелкий ноябрьский снег. В декабре чехов отправили на родину. А ведь Устин мог быть с ними…

Сибирь восстала против палача Колчака, который, рыгая кровью, приказал добить всех, кто еще сидит в тюрьмах. Остался практически один, с горсткой сербов и румын.

14 ноября 1919 года пал Омск. Здесь началась другая война: война грязная, война позорная, война за первенство в отступлении.

Никто не хочет быть главнокомандующим. Колчак присваивает Каппелю звание генерал-лейтенанта и назначает его главкомом.

Омское правительство бежит в Иркутск. На ходу пытается играть в демократию. Но той демократии уже никто не верит. Иркутск встречает это правительство восстанием. Следом бегут остатки чехословацких полков. Отбирают вагоны, паровозы, в шею гонят из тех вагонов омских министров, сенаторов, даже главкомов. И эти, бывшие, нанимаются к чехам истопниками, проводниками вагонов, лишь бы вырваться из страшной коловерти.

Телеграмма генерала Каппеля генералу Сыровому от 18 декабря 1919 года. Ст. Тяжин.

«Сейчас мною получено извещение, что вашим распоряжением об остановке движения всех русских эшелонов задержан на ст. Красноярск поезд Верховного правителя и Верховного Главнокомандующего русских армий, с попыткой отобрать силой паровоз…

Верховному правителю и Верховному Главнокомандующему нанесён ряд оскорблений и угроз, и тем самым нанесено оскорбление всей русской армии. Ваше распоряжение о не пропуске русских эшелонов есть не что иное, как игнорирование интересов русской армии, в силу чего она уже потеряла сто двадцать составов с эвакуированными ранеными, больными, женами и детьми – семьями сражающихся на фронте офицеров и солдат. Русская армия, хотя и переживает в настоящее время тяжкие испытания боевых неудач, но в ее рядах много честных, благородных офицеров и солдат, никогда не поступавшихся своей совестью…

Эти люди заслуживают общего уважения, и такую армию, и ее представителя оскорблять нельзя. Я как Главнокомандующий действующими армиями фронта требую от Вас немедленного извинения перед Верховным правителем и армией за нанесенные Вами оскорбления и немедленного пропуска эшелона Верховного правителя и председателя Совета министров по назначению, а также отмены отданного Вами распоряжения об остановке русских эшелонов.