Все означенные меры должны быть проведены немедленно. О всяких нерешительных в этом направлении действиях тех или иных органов местных советов Завотуправ обязан немедленно донести Народному комиссариату внутренних дел. Тыл наших армий должен быть наконец окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков против власти рабочего класса и беднейшего крестьянства. Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора.

Получение означенной телеграммы подтвердите. Передать уездным Советам.

Наркомвнудел Петровский».

– Ну, что вы скажете на это, господин большевик? Нас обвиняете в расстрелах, а сами?.. Помните, как вы шумели, когда применили снова расстрелы на фронте? Помните? Теперь сами за то же беретесь. Возможно, что надо и против нас применять репрессии, но ведь вы можете и честных затронуть?

– Господин подъесаул, кого вы считаете честными?

– Например, вас, большевиков, потому что вы не кривите душой, а идете и деретесь за свое. Себя, потому что я, не изменяя ни себе, ни присяге, дерусь за монархию. Не считаю честными тех, кто мечется от одной баррикады к другой. И даже этот приказ считаю честным, как это ни странно. Одно считаю нечестным, что вы путем обмана захватили власть. Это низко и подло.

– Так ли уж? Власть захватили рабочие и крестьяне. Они того хотели, а мы, естественно, их к этому готовили. Мы покончили с войной, мы хотим мирной жизни.

– Ха! Если бы вы хотели мирной жизни, то не стали бы отталкивать от себя инакомыслящих, а пустили бы их в дело.

– Ленин учил и учит нас, что нельзя видеть в каждом офицере врага, в каждом буржуе затаенного противника. И вы сами видите, что мы мало кого трогали. И это было нашей ошибкой. Надо было сразу издать вот такой приказ, прибрать к рукам врагов, а противников сделать своими друзьями.

– Я читал вашего Ленина. Хитрый мужик. Этот знает, что делать и как жить. Но он прошиб в том, что взял ориентировку на бедняков и рабочих, а нас выбросил за борт истории. Тем самым породил гражданскую войну. Она уже началась, и ее не остановить. И здесь вы будете биты.

– Это все весьма спорно. Кто будет бит, жизнь покажет, время покажет.

– Возможно, но если вы объявили меня вне закона, то я буду биться до последнего издыхания. Все будут. А это значит, что Россия будет обескровлена. И вы, большевики, с радостью ее продадите чужеземцам, как уже готовитесь продать железную дорогу, нашу тайгу, да мало ли еще что. Однако мы не дадим вам этого сделать, – ровно говорил Бережнов, хотя сам был напряжен от шальной мысли: выхватить маузер и расстрелять всю эту делегацию. Но он слово дал Гаде, что все будет в порядке.

– Понимаете, господин подъесаул, приказ вышел вовремя. Большевики так или иначе создадут свою Красную армию, призвав: «Социалистическое Отечество в опасности!» Если возьмут под надзор буржуазию, то применят массовый расстрел врагов, начнут обучать военному делу рабочих и крестьян. А это будет. Затем уже будет объявлена трудовая повинность. Вам и бежать-то будет некуда. Только за границу. А это – потеря Родины, потеря своей земли. Я был в эмиграции, познал, что и почем. Тоска, чужой язык, нравы, косые взгляды… Чужой человек. Тяжко это, господин подъесаул. Я дал себе слово, что никогда больше не эмигрирую, лучше смерть, каторга, но на своей земле. Ваши победы – это пирровы победы, победы на час. Почему? Да потому что нельзя победить народ, который понял, что им несут большевики, как они будут жить с большевиками. Извините, я вам так убедительно говорю, что даже боюсь, как бы монархиста не переделать в коммуниста.

– Мне это не грозит.

– Вы геростраты в большом масштабе, но и это мы сметём.

– А вы знаете о том, что Эмерсон дал вам возможность встретиться с чехословацким командованием, а посол США Фрэнсис рекомендует немедленно занять Архангельск, Мурманск, Владивосток, ударить в спину Советам? Нет? Так знайте.

– Кое-что уже знаем. Но и это вас не спасет.

– Ну что ж, господа большевики, прибываем в Омск. Поговорили, пощекотали души…

Омск был переполнен белогвардейцами. И откуда они взялись? Офицеры, солдаты, мужики с винтовками. Делегацию не приняли, чехи ответили кратко: «Заняты оперативной работой, не можем уделить делегации времени для встречи». Это передал Чечек, который свободно говорил по-русски.

– Считаю, что конфликт будет улажен. До свиданья, господа!

Обратную дорогу Устин молчал и не заговаривал с большевиками. Проводил их до нейтральной полосы, вернулся в Красноярск.

Здесь состоялся короткий разговор с Гадой.

– Господин полковник, мне непонятна эта игра с делегацией, – в упор спросил Бережнов.

– Господин подъесаул, мы с вами уже много времени вместе, по военному времени много, а вы до сих пор не поймете нашу тактику. Нам надо было выиграть время, чтобы вооружиться, собрать силы в единый кулак. И только тем кулаком можно будет разбить эту чернь.

– Но ведь вы сами из этой же черни, как и я.

– Да. Но я ненавижу большевиков хотя бы за то, что они приказали нас разоружить, а я уже говорил вам, что хочу вернуться генералом. Герострат поджег Александрийскую библиотеку, чтобы обессмертить себя. Он остался жить в веках. Наполеон был великий авантюрист, гений – тоже жив в веках. Я не Наполеон, но хочу стать хотя бы Геростратом.

– Значит, во имя геростратовщины вы готовы убивать своих и чужих?

– К сожалению, так, господин подъесаул. Только в революциях можно проявить себя и свою личность.

– Я уйду от вас, господин полковник.

– Никогда, господин подъесаул. Вам крупно повезло, что встретились с Гадой. Будь вы у другого командира, давно были бы обвинены в большевизме и расстреляны без суда и разных атрибуций судебных. Гада тоже палач, как и Каппель, Гришин-Алмазов, Дутов. Те уже начали расстреливать даже своих офицеров, чуть заметив вспышки большевизма. А это говорит о том, что и наша смерть уже близка, Бережнов. Держитесь за Гаду, если и побежим, то хоть на мою родину. Там я тебя не дам в обиду. Большевики живут под лозунгом: «Кто не с нами, тот не наш». Мы тоже перехватили этот лозунг. Взаимно. Но кругом ропот. У Дутова расстреляли целый взвод солдат – большевики! И скоро, как говорят русские, нам будет пора сматывать удочки. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить, как говорят французы. Но, чтобы ни случилось, от меня не уходи. Хочешь, будем вместе пробиваться в генералы? У тебя есть всё: слава, ум, умение воевать.

– Не хочу. Я сейчас много бы дал, чтобы люди забыли о моей славе. Стать бы снова солдатом…

– Ладно, Бережнов, ты честен, а это главное. Готовь своих, будем наступать на Иркутск и дальше. Береги себя. Ты мне нужен живой.

– Чтобы досмотреть последний акт трагедии?

– Думаю, трагикомедии. Обязательно досмотрим. Хоть ты и бывалый солдат, но у тебя побегут мурашки по коже, когда ты увидишь весь российской ужас. Ну, не скисай! Всё еще впереди!

Шли на борьбу с чешскими легионерами и белогвардейцами шахтеры с Черновских копей, с Судженки и Анжерки. Все хорошо вооружены, есть и пушки, и достаточно к ним снарядов. Но Гада продолжал продвигаться на восток.

11 июля части мятежного генерала заняли Иркутск. 14 июля его передовые части неожиданно появились на Култукском тракте восточнее Иркутска и обстреляли позиции красногвардейцев именно в том районе, где пришлость на какое-то время осесть демобилизованным Макару Сонину и Евлампию Хомину, так стремившимся вернуться в Уссурийский край на таежную Улахе. Вместе с саперами-германцами недалеко от Култука, что стоит на Иркутском тракте, они сооружали окопы по всем правилам саперного искусства: с ходами сообщения, с гнездами для пулеметов. Здесь работало до шести сотен китайских рабочих. Руководил работами участник германской войны Бевз.

17 июля прибыл Главкомверх Центросибири Голиков со штабом. Решено было в девяти верстах от Слюдянки укрепить позиции. Ко всему еще решили преградить путь взрывом тоннеля на Толстом мысу, взорвать также часть мостов и виадуков на Кругобайкальской железной дороге. Но не все штабисты согласились с такой мерой: мол, это достояние народа, мол, взрывом тоннелей нам противника не удержать.