– Чуть понял, чуть нет. Пошли, – поднялся Журавушка.

Так же текла жёлудь, постукивали шишки.

Если Устин Бережнов, Пётр Лагутин, Федор Козин, пова́рчивая на бездарность и тупость своих генералов, все же могли считать себя победителями, то Макар Сонин, Макар-летописец, судя по его записям, считал себя не только побежденным, но и обреченным. Обреченной на разгром считал и Россию. Он в своей замусоленной тетради записал: «И вышед мы 13 августа во след солнцу, дабы окружить и разбить германскую армию, разбить и пойти на Берлин, Вену. Захватить эти города, поставить германца на колени…»

Начальник германского Генерального штаба Мольтке, не ведая о записи этого тщедушного солдата, еще задолго до войны записал в своем дневнике: «Все успехи на Западном фронте ничего не будут стоить, если русские придут в Берлин…»

Макар же Сонин не знал всей обстановки на фронтах и, если бы он знал больше, чем слышал от штабных офицеров, наверное, свои бы мысли облёк в другую форму, но и то он записал: «При наших генералах, при нашей путанице нам не видать Берлина как своих ушей без зеркала. Ибо срамно слушать, видеть, как офицеры трусят от германцев. Самсонов, коий назывался командующим нашей армии, отдав один приказ, тут же его отменял, слал другой. Я устал уже развозить глупые приказы этого генерала от кавалерии (я при его штабе связной как один из грамотных мужиков). Люди мотаются, люди теряются, в глазах офицеров тупость. И идем мы по диким местам, где нет почти дорог, а пески и болота. Тонут кони, пушки, есть нечего. А деревни здесь малы и бедны. Много не поживишься. Но и эти деревни мы объедаем дочиста, потому как на второй день похода остались без фуража для коней и едомы для людей. Голод, страх и безнадёга. И заметил я другое, что генерал Самсонов не знает своего штаба, кажись, он свалился с небеси и всех путает по именам, фамилиям. Боле того, он даже не знает, по какой дороге мы идем, куда идем. Эко безграмотен! А так мужик вроде бы неглуп. Правда, криклив, суматошен, так такое могло быть от этой неразберихи, даже паники, кою с трудом приходилось подавлять. Идём навстречу германцу и боимся того германца. Так зачем же идём? Ежли охотник боится медведей, то он на них и не ходит. То по плечу только смелому…»

Многого не знал Макар, делал свои записи из личных наблюдений, но видел, что игроки, сделав первый ход, боялись сделать другой. Однако понимал, что наступление началось без всякой подготовки как армии, так и тыла. Не было связи, не хватало проводов, часто сообщения передавались по радио открытым текстом, что давало германцам возможность маневрировать, зная, где какая армия находится и что она должна предпринять.

Командующий фронтом в своих открытых телеграммах торопил Самсонова, чтобы он быстрее замыкал клещи. Но Самсонов подозревал, что значительная часть германских войск ушла далеко от Ренненкампфа и сосредотачивается не у правого (восточного), а у левого (западного) фланга Второй армии. В свою очередь, генерал Ренненкампф тоже путался в обстановке, не знал положения в германской армии, не знал и того, что его противник Притвиц, до медвежьей болезни боящийся русских, готовый в любую минуту сигануть за Вислу, тоже отдавал приказы один противоречивее другого.

Будь расторопнее и смелее Ренненкампф, то после первого сражения и бегства германцев он не лег бы спать, а бросился в погоню, чем немало бы помог Самсонову, угнал бы противника за Вислу.

Макар Сонин записал: «Поговаривают, что генералы Самсонов и Ренненкампф сильно ненавидят друг друга. Будто Самсонов дал затрещину Ренненкампфу еще в русско-японскую войну за трусость. Вызвал на дуэль, но Ренненкампф будто бы отказался от дуэли. Случись беда, то этот генерал-немец не бросится спасать нас. А этот дурак Жилинский гонит и гонит нас вперед, будто торопится увидеть конец нашей армии. Чует моё сердце, что он будет. Мы должны взять в клещи восьмую армию Притвица, но не взяли бы они нас в шоры. Мы даже не знаем, как и что творится впереди нас. Носимся, замотали своих лошадёнок, нет разведки. Ходит слух, что, похоже, солдаты знают дела лучше генералов, что будто трусишку Притвица сменит генерал Гинденбург. Вояка старый, был в отставке, старичок, но будто не дурак. Самсонов явно трусит этого старичка. Боле того, я приметил, что Самсонову зряшно дали в руки армию, ему бы хватило командовать дивизией, не больше. По уму и размах. А ума у Самсонова едва хватит на дивизию. Путается в своих же ногах. Быть беде. Тридцать дивизий дали этому недоучке вместо одной. Пропали мы…»

Безумцы вконец запутались в этой игре. Командующий 2-й армией генерал Самсонов из-за неверной информации о ситуации принял ошибочное решение, командующий Северо-Западного фронта Жилинский давал ложную информацию, мол, немцы отступили, впереди остался лишь слабый заслон. Самсонов должен был пресечь отступление германцев к Висле, отрезать и разгромить.

Ренненкампф потерял противника 25 августа, не произвел разведку и пошёл в наступление совсем в другом направлении, что было похоже на игру в жмурки. Германцы из радиограмм узнали, что Ренненкампф пока не в состоянии прийти на помощь Самсонову раньше, чем через день-другой. Это была великая удача для генерала Гинденбурга и его начальника штаба Людендорфа. Можно было смело бросить восьмую армию на Самсонова. И бросили.

Макар записал: «Так, наверно, начнётся конец мира. Так, наверно, было во времена вавилонского столпотворения. Людей охватило безумство. Люди перестали понимать друг друга. Генералы вконец запутались. 26 августа начались бои. Никто не знал, где главные силы противника. Если одна дивизия ушла вперед, то отставшая доносила, что враг сзади или слева, что вступили с ним в бой. Терпим поражение. Шестой корпус, куда я чаще отвозил приказы Самсонова, был с нашей помощью сбит с толку. Он начал отступать. Отступать панически, в беспорядке. На дорогах всё перепуталось. Я впервые летел в тот корпус на железном коне. Встретил генерала Клюева, передал приказ Самсонова, тот прочитал приказ вслух, что ему надо бросать занятый им Алленштайн и бежать на помощь генералу Мартосу. Место же Клюева займёт сосед справа. Мешанина. Вернулся в штаб. Мимо нас бежала разбитая дивизия двадцать третьего корпуса. В штабе началась паника, будто следом идут уланы, всех порубят. Солдаты были грязны, измучены. Три дня маковой росинки во рту не было. Не подошел обоз. В таком же положении был славный первый корпус, но там солдаты стояли насмерть. Против них дрался германский генерал Франсуа, о котором наши говорили, что он дерзок, смел и не всегда слушает свое командование. Действует согласно обстановке, ибо ему виднее, чем штабу. Но 27 августа бежал и первый корпус, не выдержав голода и превосходящих сил противника, бежал от дождя снарядов. Нам же нечем было отвечать на вражескую канонаду. Ушло меньше половины. Остальные остались погибать на поле боя. Хотя еще дрались тринадцатый и пятнадцатый корпуса. Но уже без команды со штаба. Тем более, что генерал Самсонов бросил штаб и ускакал на фронт, будто он снова командир дивизии. И мы начали отступать. Оставили корпуса Клюева и Мартоса на съедение германцам. Это был разгром…»

Отступление было ужасающим. Генерал Самсонов, опалённый порохом, вернулся. Штаб отступал ночью. Чтобы не потеряться, брались за руки и шли, шли к своей границе, шли в Россию. Шли, не зная точного ориентира. Макар Сонин выводил штаб, выводил чутьем охотника. Генералы доверились мужику. В полночь был устроен короткий отдых. Кто дремал, кто проклинал бездарность Жилинского. Молчал Самсонов. Кажется, все задремали. Не спал лишь Макар, слушал: то здесь, то там – перестрелка, это окруженные солдаты, до последнего патрона отбиваясь от немцев, тоже пробивались в границе. Макар заметил, как начал осторожно отползать генерал Самсонов, хотел было окликнуть генерала, но промолчал, ведь не след солдату указывать генералу, как быть и что делать. Может быть, он решил пойти к солдатам, чтобы вывести их из окружения. Скоро за соснами прозвучал выстрел. Кто-то поднял голову и ровно сказал: