Макар Сонин был очень измучен и слаб, но на второй день все же встал на ноги. Тихо говорил с «мериканцем», который назвался Прокопом.

– Ну какой вас ляд нёс сюда? Помочь русскому народу, так сами увидели, что и как. От вашей помощи кровями земля захлебнулась. Вы всех подняли на ноги: Колмыкова, Семенова, Дутова, а главное, Колчаку дали власть. Теперича сами видите что и как.

– Оно-то так. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Без ентого не стали бы мы защищать вас. А потом, ить нам платят, добре платят.

– Диво, это как же, солдату – и платят! А ежли убьют, то как?

– Тогда моя баба за меня доллары получит.

– Разбойники вы, а не солдаты, ежли бы вы свои дома защищали, то не требовали бы платы за убийство.

– Может быть, и так. Вы-то бесплатно друг другу горлянки пилите, а мы вас разводи.

– Таких разводчиков – метлой! Сами быстрее бы разобрались. Вы не без задней мыслишки сюда причалили: чё плохо – то к рукам.

– По сопатке бы тебе за такие слова. Может, и есть такая мыслишка у тех, кто стоит выше нас. А мы, простые люди, шли сюда от чиста сердца. Батя шуганул меня первым, мол, дуй, не стой, наша ферма и без тебя обойдется, а люд русский может заздря сгинуть. А вы тоже хороши! К примеру, мы партизанам давали едому, белье, даже оружье, а те носы воротят, мол, хотите подкупить нас. Э, дурни! Може, кто и хотел подкупить, а мы от души хотели помочь. Увидели, что от нашей помощи одна помеха, и встали на бой против своих. Большевиками нас стращали, а мы у Колмыкова из-под носа тех большевиков выхватили. Рассмотрели, разговорились, а они такие же люди, как и мы: хотят мира, хлеба и спокойствия. Того же обещал Колчак, да духу не хватило, почал всех резать и душить не глядючи.

– Слушай, Прокоп, а что же дальше будет?

– Как что? Оставили мы Колчака, другие то же сделали или делают, многие русские американцы хотят уйти с вами в партизаны, чтобыть добить приходи́мцев навроде японцев. Добьем и разъедемся. Пожмем ручки и сэнкью, спасибо значит, ол райт – и поехали по домам. Помашем ручкой дяде Сэму, и вся недолга.

Буржуазная печать заливалась соловьиной трелью, восхваляя культурные деяния Колчака, умалчивая о репрессиях, что косили русский народ. А они продолжались. В ответ на разрушение партизанами железнодорожного полотна генералы Колчака как русские, так и чужеземцы, писали грозные приказы.

«Правительственные войска ведут борьбу с бандами разбойников. Преступные элементы, подонки общества, выступили для наживы, грабежей и насилий. Большевизм дал им организацию. Безобразные факты, чинимые разбойниками, – крушение пассажирских поездов, убийство лиц администрации, священников, расстрелы семей мирных жителей, ушедших из района восстания, насилия и истязания, нескончаемой вереницей совершающиеся в районе действия разбойников, – все это заставляет отвергнуть те общие моральные принципы, которые применимы к врагу на войне. Тюрьмы полны вожаками этих убийц. Начальникам гарнизонов городов вверенного мне района приказываю: содержащихся в тюрьмах большевиков и разбойников считать заложниками. О каждом факте, подобном вышеуказанным, доносить мне и за каждое преступление, совершенное в данном районе, расстреливать из местных заложников от 3 до 20 человек. Приказ этот ввести в действие по телеграфу и распубликовать его широко.

Генерал Розанов, губернатор Енисейской и Иркутской областей, 25 мая 1919 года».

Чешское командование тоже пишет приказ подобного содержания, лишь с теми изменениями, что брать заложников будут из ближайших деревень, где было совершено крушение поезда, расстреливать через одного. К тому же предписывалось всем жителям охранять Сибирскую железную дорогу.

Пишет подобный приказ и генерал Дутов: «…Приступая к решительным действиям в борьбе с большевиками, я заявляю, что все задержанные с оружием в руках будут расстреляны без всякого суда, такому же наказанию подвергнутся и хранящие оружие, без надлежащих на то разрешений. 8 июля 1919 года».

А партизанское движение росло. Росло, несмотря на приказы, росло неудержимо, разнося огонь борьбы по всей земле русской.

Легендарный отряд штабс-капитана Щетинкина, который увел батальон белых на сторону енисейских партизан, сейчас оброс силой, создавал большую угрозу омскому правителю. Сам Колчак обращался к Щетинкину, обещал ему звание генерал-майора и большую денежную сумму. Отказался. Потом дал обещание, что выдаст большое вознаграждение тому, кто убьёт Щетинкина из-за угла. Но увы! Скоро Алтайская губерния, а затем и железная дорога оказались в руках партизан. Колчак слёзно просит Жанена взять на себя охрану железной дороги, ибо чехо-сволочи охраняют лишь те участки, через которые должны сами пройти, убегая на восток. Но и Жанен, при всем его уважении к Колчаку, пока не мог оказать реального содействия. Сам готов был удрать, обещая помощь из Владивостока.

А ко всему этому начали проявлять свою деятельность большевики, налаживать связь с партизанами, посылать своих комиссаров. Хотя практически все они были уничтожены по найденным адресам колчаковской контрразведкой. Почти полностью удалось разгромить большевистские организации в Омске, Томске, Барнауле, Красноярске, Хабаровске, Владивостоке. Сейчас они будто восстали из мертвых. Повели за собой народ, чтобы быстрее покончить с колчаковщиной. Поднять Россию из руин.

На станции Хабаровск колмыковцы хотели напасть на эшелон, но были встречены пулеметным и ружейным огнем. И поезд со спасёнными из «эшелона смерти» тронулся дальше.

– Где будем сходить? – пытал Макара Прокоп-мериканец (так его окрестили спасенные).

– Под Спасском, оттуда двинем в нашу тайгу. Там оглядимся и почнём вершить свои дела. Не прихватил бы нас Розанов.

О том, как действовал Розанов в Сибири, о его «расстрельных» приказах были наслышаны.

Думы, думы… Сколько их теснилось в голове Устина Бережнова, пока он со своим отрядом, в котором были Туранов, Ромашка и другие приморцы, через тысячи километров Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока добирался до берегов океана! Стать передовым отрядом Гады на приморской земле, его глазами и ушами, а потом уйти с ним на его родину, как он предлагал, бросив свою?

Устин видел, что на всей огромной территории, по которой состав медленно шел на восток, нарастало партизанское движение, сопротивление власти Колчака и его атаманов, протест против иноземной оккупации. Все большим авторитетом пользовались большевики. Не раз он говорил себе: «Думай, Устин, решай… Может быть, хватит тебе, потомственному крестьянину и таежнику, биться за чужие интересы? За чуждые интересы? Может быть, нужно пересилить свою упертость, забыть о монархе, которого уже нет, и присмотреться к большевикам, к партизанам? Не напрасно же их взгляды разделяет и поддерживает всё больше населения, не случайно пытались об этом заговорить с тобой твои боевые товарищи Туранов и Ромашка!»

Картины уссурийской тайги, которые открывались в последние дни пути, будоражили воспоминания о походах за корнем жизни, охоте, родном доме, где, наверное, ждёт его Саломка, переворачивали душу. Может, бросить всё, бежать в тайгу и затаиться? Перейти к красным?

Ничего не решив, подумал, что определится на месте. Главное – добраться до родных мест.

Сошли на станции Кипарисовая, остановились на одной из заимок, недалеко от сахарного завода. Используя старые связи, Устин собрал необходимые сведения и отправил пакет с двумя верными бойцами в ставку Гады, выправил себе документ как ординарцу генерала Розанова, направляемого для инспекции в уезды, и решил пробиваться с отрядом в родные места. Пять лет войны… Пять лет вдали от родных… Нет, нужно выйти из этой коловерти. А там уже как будет… Где-то в районе Анучино, по слухам, обосновались его бывшие однополчане Шибалов и Шевченок. Может, они прояснят обстановку, помогут ему и его бойцам разобраться в том, что творится на родной земле, найти верный путь. Нужно было быть готовыми ко всему: могли столкнуться с партизанами, которые развили этим летом небывалую активность, с белыми, бандитами, хунхузами. Впрочем, он никого в отряде не удерживал, предоставил свободу выбирать самим: с кем быть и как быть.