Есть сведения, что в настоящее время эта ориентировка уже подверглась критике, и американцы хотят сами, помимо евреев, познакомиться с Россией, ее населением, укладом его жизни и экономическими нуждами. Но когда все это случится!

Англичане, как всегда, третируют нас свысока, а французы почему-то пока находятся под видимым влиянием Японии.

О китайцах я и не говорю: Китай сам все еще переживает революцию при дружелюбном содействии японцев, ссужающих деньги и оружие одновременно и северянам и южанам, как уверяют, делали они это и у нас, субсидируя также одновременно и Семенова (не признающего ген. Хорвата), и самого Хорвата, и Дербера, а весной даже хабаровских большевиков. Нельзя умолчать и о высказываемых союзниками чаяниях в отношении вознаграждения от нас за их «бескорыстную помощь». Еще с адмиралом Колчаком по этому поводу заводил разговор ген. Накасима, но А.В. довольно определенно уклонился от этого вопроса как стоящего вне его компетенции. Пока выясняется, что Япония, обездоленная железом, возьмет себе: 1) наши побережные районы, богатые железной рудой, 2) нашу часть В.-Китайской ж.д. и, видимо, еще с придачей 3) Владивостокского порта и Уссурийского края. Пока же японцы скупают пароходы на Амуре и занимают своими командами наши речные канонерки.

Американцы часто и много говорят о необходимости обеспечить за собой право на постройку жел. дор. через Камчатку на Иркутск (кажется) с эксплоатацией прилежащего района. Вопрос этот не новый и возникал еще до войны.

А как здесь жаждут многие получить от Вас, глубокоуважаемый Михаил Васильевич, хотя бы какие-нибудь указания, что надо делать и как поступать, чтобы спасти родину от грядущего рабства ея под игом не только Германии, но и тех же союзников, вступающих ныне в наши пределы, якобы, из бескорыстных побуждений!»

Генерал Алексеев дочитал письмо, тяжело вздохнул. Что он мог подсказать? Что сказать? Он уже стар и тяжело болен. Болен оттого, что в России идёт такая свалка, что Степанов прав: Россию скоро распродадут по частям. Грязь, грызня, возня. И все эти правители выеденного яйца не стоят. Авантюристы и подхалимы. Возможно, адмирал Колчак еще может что-то сделать. Но что? А ничего он не сделает. Не сделает потому, что нет среди белых единства. Да, нужна диктатура, диктатор, но где его взять? Адмирал Алексеев хорошо знал Колчака. В честности и смелости ему не откажешь, но он вспыльчив, он не дипломат. Нет, Колчак еще больше обозлит народ, отринет от себя. Но тогда кто же смог бы объединить силы белых? Кто?

– Россия погибнет, нам никогда не выйти из разрухи, если нам в этом не помогут иноземцы. А если помогут, то прав Степанов: быть нам рабами. Может быть, спасут Россию большевики? У них сила и единство. Как я их ненавижу! Будьте вы прокляты! – выкрикнул генерал Алексеев, скомкал письмо, упал на спинку кресла и умер. Теперь некому дать совет растерянному Степанову, Колчаку и иже с ними.

– Господин генерал, умоляю, отпустить домой. Ведь он рядом. С четырнадцатого года не был дома. Неужели вы не можете понять меня?

– Бережнов, понимаю, сам не меньше тебя хочу домой, но отпустить тебя не могу. Не могу! Чугуевскую волость контролируют большевики. Появись ты на минутку – и нет тебя. Белый офицер, друг Гады, – к стенке, и весь разговор. Не просись. Ты можешь дезертировать. Пойдут с тобой Ромашка, Туранов и все друзья. Даже можешь стать партизаном, красным партизаном. Тут уж я не удержу. Нырнули в тайгу, и нет вас. Вольно ты не уйдешь от меня, ни сейчас, ни завтра. И, зная твою честность, уверен: ты не дезертируешь.

Устин откозырял, вышел из вагона генерала, не спеша направился на берег Амурского залива. Остановился у кромки моря, долго и скучливо смотрел на волны, тоже медлительные и скучливые. В голове сверлила мысль: дать клич своим парням, бежать, немедленно бежать, уйти в тайгу и отсидеться там в это смутное время. Но тут же отбросил мыслишку как никчемную. Бежать, когда Россия стоит на краю пропасти! Нет, драться и только драться!

Туранов не спускал глаз с Устина. Он знал, как тяжело их командиру: рядом дом и не моги убежать до жёнки. Туранову легче: он проездом забегал домой, побыл в семье, теперь, получив новый заряд, мог продолжать борьбу. Ромашка тоже был у своих в Имане. А вот Устин… Эко мечется…

Хотел Устин написать письмо, да раздумал. Пусть лучше думают, что он еще где-то в Сибири. Смотрел, как солнце падает в море. Оно вначале село в тучу, долго держалось в ней, на минуту вынырнуло, бросило кинжальную дорожку на низкие волны и упало, но не в море, а за сопки, что виднелись вдали.

Вчера Гада сказал Бережнову:

– Возможно, очень даже возможно, что мы покатим снова на запад. России, наверное, мало того, что она пережила, придется пережить еще одну жуткую кровавую баню. Я встречался с адмиралом Колчаком, который проездом из Японии был здесь, наверняка он придет к власти. И, как мне показалось, это страшный и волевой человек. Только он может собрать под свое знамя весь мусор России.

– Вы не имеете права так говорить о русских людях, которым Россия не менее дорога, чем большевикам! – взорвался Бережнов.

Гада удивленно вскинул черные брови, красиво оттеняющие его большие глаза, мирно усмехнулся:

– Наконец-то заговорила в тебе русская национальная гордость. Так слушай: как я понял из разговоров с адмиралом, большевик – это самый опасный и коварный враг. Ты ненавидишь большевиков, я ненавижу тоже, хотя бы за то…

– …Что нам дорога к ним заказана, – перебил Устин. – Пороли, вешали… Вы же прекрасно понимаете, что Колчак – это еще одно жуткое кровоиспускание из нашего народа.

– Согласен, но Колчак – это имя, знамя, под которым соберемся снова же мы. А кто эти мы? Все царские прихлебатели, фабриканты, помещики, заводчики, охранники тюрем, придворные, дворянские пропойцы, попы, казнокрады – одним словом, та банда, которая хотела бы вернуть свое имя, свои капиталы, чины, привилегии, чтобы снова запускать лапу в казенный сундук. И не только эти люди, за Колчаком пойдет и зажиточный мужик. Всё это стадо будет убивать и вешать, мы то же будем делать. Делать во имя самодержавной власти, во имя чуждых нам интересов.

– Это так, господин генерал. Жаль, конечно, что так здорово запутались, а со временем еще больше и больше будем утопать в крови, грязи. Сила на стороне большевиков, мы в этом уже убедились. Там, где десять меньшевиков не могут уговорить сотню мужиков, хватает одного большевика, чтобы та сотня пошла за ним. Да, их мало, но мы и в другом убедились, что они растут, как грибы. Утром сорвали гриб, а к вечеру на том месте десяток. Пойдём, сложим к их ногам оружие, попросим, чтобы дали возможность искупить свою вину кровью. Пойдём, господин генерал!

– Нет, есаул, нет, Бережнов! Ты сам сказал, что дорога нам туда заказана. Не поймут нас большевики. Да и трудно понять: вешатели, прямо скажем, убийцы – и вдруг такой поворот. Нет и еще раз нет. А может быть, и да. Может быть. Видит бог, что скоро большевикам будет еще труднее. Возможно, они будут готовы принять и нас, принять, чтобы скорее покончить с гражданской войной, вывести Россию из разрухи. Если они этого не сделают, то Россия погибнет, ее проглотят чужие страны.

– Нет, генерал, чую, что они без нас обойдутся. А уж наклепают – это точно. Запутался я по самую маковку.

– А я еще больше. Но будем надеяться, что Колчак что-то даст России.

– Зальёт кровью и не почешется. А мы будем плыть по течению, плыть за этой сворой, как плывут по нашим рекам утопленники. Хорошие люди, плывут и никому не мешают. А мы мешаем.

– Не торопись, я тебе даю слово, что в России будет демократия, а не большевистская диктатура или самодержавие.

…Солнце село, багровый закат застыл в небе. Черные тучи окутали сопки, закрыли даль.

– Ну что, Туранов, всё тенью ходишь за мной? Боишься, что дезертирую, убегу к бабе своей? Нет, дружба. Баба бабой, а дело делом. Будем стоять до конца. Уронят – снова встану. А домой хочется! Туранов, дай мне крылья, слетаю и буду снова с вами.