Макар Сонин как раз в эти минуту записал: «Пришли в Горянку Красильников и Селедкин, собираются ставить дома́ у нас. Наши было заартачились, но те показали бумагу из волисполкома, и нам пришлось спрятать языки. И без того говорим шепотом, теперь и вовсе будем молчать. Немало натворили бед Журавушка и Устин. Где-то оба сгинули…»

Не дописал свои раздумья. Деревню окружили. Шевченок ворвался в дом Бережновых. Саломея кормила грудью Аринку. Положила ребенка в качалку, встала перед Шевченком.

– Выходи, бандитка!

Люди сбежались к дому.

– Вставай к стенке, если ты и на сей раз не скажешь, где твой бандит, я прикажу тебя забрать с собой и сделаю то же, что сделал Петров с твоим отцом и тестем! Детей тоже заберу! – орал, размахивал наганом.

– Саломея, да скажи ты, где он, – подошел Макар. – Не свет же клином сошелся на Устине. Найдем тебе мужика.

– А мне не нужен мужик, мне нужен Устин. А этих, этих будет ли любить мужик-то, как любил Устин? – Саломея прижала к себе ребятишек. – Молчишь! Иди от меня! – в сердцах крикнула брату Саломея, а под сердцем заныло, засосало. Неужели Устин обманул ее, не пошел сдаваться, а осел где-то в тайге, и, может быть, бандитничает?

– Где Журавушка? – продолжал допрашивать Шевченок.

– Оба в тайге. Ищите. А наганом-то шибко не маши. Скажу Устину, то голову сымет.

– Второй раз грозишь! Взять ее! Связать, и в седло!

– Погоди, погоди, товарищ Шевченок, – подошел Пшеницын, – ее возьмем, а куда детей?

– Заберем с ней. Будут заложниками, если Бережнов не прекратит бандитничать, расстреляем детей и ее.

Толпа ахнула, хоть и редкой, и жидкой она была. Значит, где-то Устин творит страшные дела, если идут на такое.

– Отставить! Отпустите женщину и не грозите ей больше револьвером.

– Будь моя власть, то отпустил бы я ее…

«Неужели Устин бежал из тюрьмы? А может быть, он и не дошел до нее? Не его ли руками убит Шишканов?» – тяжело думала Саломка, перебирая косу.

– Ну вот что, Саломея Алексеевна, – заговорил с ней Пшеницын – секретарь Крайкома, – мы вас оставим дома, но я буду просить вас, если Устин Бережнов появится в этих краях, то пусть идет и сдается. Прихватим его – убьем, это точно, и зря он банду под пули подставит.

– Не поймаете, если того не захочет Устин, – сверля горячими и злыми глазами Пшеницына, ответила Саломея. – Не поймаете. Он вам еще отомстит за смерть отца!

Уехали. Макар записал: «У большого начальника шибко грустные глаза, знать, он покладист и мудр. Но если сам приехал, то, значит, и правда Устин где-то образовал банду. Эко запутался, и жаль его, и зло берет на него. Зря я сказал такое Саломее, не простит. Хоть и сестра, но не простит – баба с норовом. Так говорить с начальством и у меня не хватило бы духу. И только уехали чоновцы, как тут же рванули через Медвежий лог Красильников и Селедкин. Чего им-то торопиться? Оба они непонятные и злые люди…»

Алексей Сонин не находил себе места. Тоже метался. Неужели Устин обманул его? Неужели будет мстить за Коршуна? Жаль Коршуна, но нельзя было пускать в бой Устина. Не пустил, а его снова ловят. О банде какой-то говорят. А начальник-то славен. Не дал бабу в обиду. Кажись, ему Саломка понравилась, уж так он на нее смотрел, будто хотел глазами обнять. С чего бы это?

– Кажется, спектакль удался, – повернулся Пшеницын к Шевченку.

– Больше чем удался, спасибо Лагутину, что подсказал такое! Неужели эти двое работают на банду? – гадал Шевченок.

– Проверим. Но как их прихватить на месте? Увертливы.

– Школа Степана Бережнова. Ничего за собой не оставлять. Возможно, и прав Лагутин, доказывая, что Журавушка не виноват. Но теперь о его виноватости говорить поздно, убит, – посожалел Шевченок.

– Зря убили и старика Бережнова, он уже никакого вреда нам не сделал бы. Трудно будет подходить к Устину.

– Может быть, и зря. Но Петров наказан. Черт, говорят, что в банде уже полста человек! Ну, посмотрим.

Труси́ли кони, тропа вилась то по берегу Павловки, то уходила в сопки.

Предложение следователя уничтожить банду совпадало с задумками Устина. Он это сделает не ради оправдания перед властью, а ради спокойствия на земле. Ведь и горянцы боятся бандитов, боятся их и другие. Очевидно, его здесь держат в тайне не для того, чтобы расстрелять, а чтобы использовать в дело.

Шаги и шаги…

«Значит, я еще не забыт, значит, я еще кому-то нужен? Жаль, что ушел из банды Тарабанов. Вот ему-то следовало бы отомстить. А мстить Хомину, Мартюшеву, Кузнецову, этим затурканным бандитам, надо ли? А смерть Шишканова? Разве этот человек не достоин отмщения? Достоин, и даже больше. Шишканов… Сколько он добра сделал для людей. Сколько еще бы мог сделать…

Убивают советчиков, нагоняют страх на людей. Нет, пора этому положить конец. И прав Лапушкин, это могу сделать только я. Хотя нет, могут найтись и другие. Но я-то знаю ту банду, они знают меня, примут как родного. Но ведь те бандиты ничего плохого не сделали для него, больше того: это он убил несколько их человек. Здесь-то, думается, он сможет оправдаться: скажет, что стрелял в чоновцев. За это может зацепиться Кузнецов. М-да. Вот коли бы не стрелял, тогда бы вовсе чист был. Думал, что Лапушкин и вовсе младен, а он с головой парнище. Вот дела!

А можно ли стоять в стороне от этой неправедной резни? Думай, Устин, думай. Время есть, никто в шею не гонит. А что жалеть Хомина? Это он загубил Туранова, Ромашку и всех моих ребят. За всё надо рассчитаться».

– Вызовите ко мне следователя! – постучал Устин в дверь.

Пришел Лапушкин.

– Гражданин следователь, могли бы вы мне устроить встречу с Шибаловым?

– Нет, гражданин Бережнов. Пока нет. Вы подследственны, Шибалов тоже, никаких встреч не может быть.

– Жаль. Мне хотелось бы поговорить с Шибаловым, и это могло бы пойти всем на пользу.

– Например?

– Возможно, Иван подсказал бы мне, как лучше разбить банду Кузнецова.

– Вы пока не дали согласия. Но если и дадите, то встречи с Шибаловым не будет. У тюрьмы тоже есть глаза и уши.

– Возможно. Тюремных законов я не знаю.

– Будет возможность узнать. Сюда пришел Федор Силов. Он рассказал, как вы с Журавушкой расстреляли банду Никифоренко. Значит, «Гочкис» пошёл вам на пользу? И ещё многое он о вас рассказал. Оказывается, вы и есть тот человек, который убивал хунхузов, спасал Шишканова и Шевченка, Груню Глушакову, каменцев и других людей долины, дрался с японцами, да мало ли ещё что. Ну были вы на стороне белых, мог и я там оказаться. Мой отец держал в Спасске, здесь, через два квартала, магазин, но командир партизанского отряда Борисов вразумил меня, что и как. А не встреть я Борисова, был бы с вами вместе. Может быть, в одном же полку.

Но прошлое вы искупили своей кровью. Было ли такое, что вы отбирали у партизан оружие? Стреляли в них? Или нет?

– Да, отбирали. Да, стреляли. Кажется, двух зацепили. Но дали возможность партизанам убрать своих, то ли раненых, то ли убитых.

– А сколько же вы убили белых?

– Там было убито, дай бог память, человек тридцать. Но тех беляки не стали подбирать. Сожрали звери. Что вы сказали Силову?

– Сказал, что Устин Бережнов собрал банду и убивает русских людей. Не поверил. Но когда я сказал, что Петров зарубил его отца, затем сжег труп, он сразу сник, значит поверил. Очень просил показать, хотя бы примерно, место твоего действия.

– Зачем?

– Сказал, что он должен убить Устина. Потом пусть бандиты его убивают. Убить, потому, что он перестал быть человеком.

– Вы показали место моих действий? – усмехнулся Устин.

– Пока нет, пока мы с вами действуем в одиночной камере, вот выйдешь, если дашь согласие, то дам место действий, но только верст за триста отсюда, а может быть, и больше.

– Если Силов сказал, он это сделает.

– Ждем сюда Пшеницына и Шевченка. Они хотят поговорить с тобой. Ты не против? – сам не замечая того перешел на «ты» Лапушкин.