Надо думать, как идти дальше, строить планы разгрома большевиков во всей России. Но что-то Колмыкову не думалось. Умишка не хватало. За него думали другие. Как бы там ни было, нет ни Уссурийского, ни Забайкальского фронтов. Жаль, конечно, что Амурская флотилия в руках не Колмыкова, а японцев. Черт! Как они ненавистны ему, эти самураи!

А ненавистны были царьку японцы и другие иноземцы потому, что в присутствии них Колмыков терял всякую власть, делался той же букахой-таракахой, что и простые смертные. С ним особенно не церемонились. У него не просили, ему приказывали. А он уже за несколько дней отвык выслушивать приказы. Зло кусал губы, но вовремя успевал улыбнуться, отдать честь. Думал Колмыков: «Погодите, дайте срок, мы с вами поговорим иначе. А тут еще Тарабанов свирепеет. До того дошел, сукин сын, что вчера заподозрил двух офицеров в большевизме и без указания атамана расстрелял. Они такие же большевики, каким был и я. Американцы, сволочи, многих берут под защиту, играют в демократию. Будет час, всех демократов выметем метлой из России». Но пока приходилось угодливо улыбаться и кланяться…

Генерал Степанов[70], верный слуга генерала Алексеева[71], который заменил после корниловщины Корнилова, встав во главе корпуса, доносил своему повелителю 17 сентября 1918 года из Харбина: «В середине мая положение было таково. В Иркутске и Забайкалье господствовали большевики, захватившие Благовещенск, Хабаровск и затем Владивосток. Часть чехословацких эшелонов (что-то около 16 тысяч человек) в это время успела добраться до Владивостока с ген. Дитерихсом и французским полковником (ныне генералом) Парисом. В Маньчжурии, вернее в так называемой полосе отчуждения Китайской Восточной жел. дороги, я застал полный хаос.

Бунтовавшие запасные батальоны “товарищей” были разогнаны и сменены в декабре китайскими войсками. Русская милиция заменена также китайской. Администрация жел. дор. сохранилась русской во главе с Управляющим дорогой генералом Хорватом.

Затем, пользуясь свободой от большевизма, в Харбине и на более крупных ж.д. станциях (Хайлар, Маньчжурия) собралось несколько тысяч русских офицеров (большею частью из войск бывшего Заамурского округа пограничной стражи, а также из войск, ранее квартировавших в Приамурском округе).

Масса эта оказалась по достоинствам своим не очень-то высокой и мало способной сорганизоваться в регулярные прочные единицы. Это с одной стороны, а с другой – у высших чинов отсутствовала необходимая воля и организаторские дарования, при наличности мелкой зависти и готовности к интригам. Союзники, т. е. японцы и отчасти французы (знакомые Вам ген. Накасима и лейт. Пелио), сразу же своим участием внесли много зла в попытке создать здесь русские войска. Так как сверху уклонялись от объявления формирования войсковых частей, то таковые стали сперва возникать самостийно. Забайкальского войска есаул Семенов выпорол на ст. Маньчжурия нескольких ж. д. агентов за их симпатии к большевизму и объявил сам себя атаманом. Ему дали сейчас же денег японцы и французы. Начался набор добрых малых, готовых на все, кроме установления у себя хотя бы тени необходимого воинского порядка. Небольшие удачи в мелких стычках с отдельными большевистскими бандами создали, с одной стороны, ложную славу Семенову, а с другой – непризнание им самим какой-либо иной, кроме него самого, высшей объединяющей власти, что особенно культивировалось господами японцами.

Нечто подобное создалось, но в значительно более мелком масштабе, и на востоке, на ст. Пограничная с самозваным Уссурийским атаманом есаулом Колмыковым, который, как оказывается, даже и не приписан ни к одному казачьему войску, а просто значится харьковским мещанином. “Атаман” этот также состоит под покровительством японцев, которые и субсидируют его денежными подачками.

Наконец, в самом Харбине возникла было офицерская организация полковника Орлова на более регулярных началах.

Еще в январе возникла на Д.В. мысль о сформировании в полосе отчуждения Китайской жел. дор. правительства из числа русских деятелей, собравшихся в Харбине, Владивостоке, Китае и Японии, причем главою такого правительства большинство избирало Управляющего Китайскою ж.д. ген. – лейт. Хорвата как лицо, особенно популярное в Китае. Однако эта мысль встретила среди наших дипломатических представителей в Пекине ряд сомнений в успехе ея осуществления, и было a priori предложено генералу Хорвату сперва создать некоторую вооруженную силу из числа хотя бы прибывших на Д.В. офицеров и, только заручившись этими необходимыми данными, реализировать свое выступление. А так как ген. Хорват всю службу провел вне строя и по медлительному, нерешительно-эластичному характеру своему и недоверчивости к сотрудникам мало гарантировал возможность определенной организации воинских частей, то для этой цели и был вызван Путиловым и кн. Кудашевым А. В. Колчак и, так сказать, навязан ими, чего, однако, тогда же никто А. В. Колчаку не высказал. Решено было, что ген. Хорват озаботится подбором хороших политических деятелей, а адмирал Колчак сформирует для него войска на основах дисциплины и строгой иерархии, в чем была обещана союзниками широкая помощь деньгами и оружием. Когда же то и другое будет готово, то только тогда генерал Хорват и выступит.

Честный, открытый, с сильной волей, глубоко и искренне любящий родину, А. В. Колчак принял это предложение и в конце апреля приехал в Харбин. Но здесь его сразу же враждебно встретили и японцы, определившие в нем крупного, стойкого, чисто русского деятеля, и старшие чины наши, и господа самозваные атаманы. В течение мая и июня разыгралась грустная и гнусная с точки зрения русских интересов драма, авторами которой были, конечно, японцы, режиссировали же свои. А.В. травили в Харбине все, а атаман Семенов отказался даже его принять, когда адмирал сам к нему приехал на ст. Маньчжурия. О каком-либо воинском единовластии никто и слышать не хотел: оно казалось опасным японцам, подозрительным для высших властей, стеснительным для младших чинов и контрреволюционным для масс.

В результате так никаких войск и не сформировали. Культивировались как бы наперекор основной идее лишь разные небольшие отдельные отряды, никого выше себя не признающие и составленные главным образом из китайцев, монгол и бурят. Затем возникло несколько высоких штабов и много генеральских должностей до главнокомандующего фронтом включительно. Завелась переписка, канцелярия, делопроизводители, а воителей состояло к 1 июля, и то “по спискам”, в отрядах, признающих адмирала, всего 740 человек, у атамана Семенова, – грубо не подчиняющегося ни адмиралу, ни ген. Хорвату – что-то около 1800 человек (китайцы, монголы, буряты, японцы, 100 сербов, 400–500 забайкальских казаков и немного русских офицеров), у атамана Колмыкова – 70 человек. Вот и весь боевой состав, друг друга не признающий и даже угрожающий один другому.

Вследствие всего этого 30 июня адмирал Колчак выехал в Токио, чтобы лично выяснить там, являются ли поступки ген. Накасима и некоторых офицеров японского ген. штаба, заключающиеся в подговаривании начальников русских отрядов не признавать адмирала и не исполнять его приказаний, их личными выступлениями против него или это делалось с ведома и одобрения начальника японского Генерального штаба.

В Токио, в присутствии нашего посланника В. Н. Крупенского и моем, адмирал имел по этому поводу беседу с ген. Танака – помощником Начальника ген. штаба, фактически – его главой. Ген. Танака против обвинений, высказанных адмиралом, не протестовал, но просил его “временно” оставаться в Японии, обещая призвать к высокой военной деятельности впоследствии, по выяснении условий интервенции союзников. Так А.В. и остался в Японии.

В июне весь Харбин был полон воплями о необходимости для спасения России призвать союзников, а главное, японцев.