Оборонительные работы еще не были закончены, когда 19 июля издали раздались артиллерийские залпы. Полураздетые китайцы бежали, едва завидев наступавших казаков.
Все оказалось проще, чем думал Устин Бережнов: здесь не было охраны. Разведчики в составе двух казачьих сотен, при легких пушках, скрытно подошли к саперам, обстреляли их. Китайцы бежали, бежал с ними и Бевз, но часть русских была схвачена, в том числе и Макар с Евлампием. Казаки бросились рубить безоружных, но их остановил Туранов, который к этому времени стал командиром сотни разведчиков. Вообще здесь был закон, чтобы безоружных не убивать. Подъехал Устин. Макар Сонин и Евлампий пытались спрятаться за спины пленных, но Устин их увидел.
– Ну, вот мы и снова свиделась, Макар Алексеевич. Туранов, всех пленных отправить к Гаде, а этих двух я сам допрошу.
Так были взяты бескровно почти готовые сооружения.
– Ну что, друзья, сказывайте, как вы оказались в стане красных? Вернее, снова у красных?
– А мы от них и не уходили, Устин Степанович, – спокойно ответил Макар. Евлампий молчал. Ему не нравился напряженный взгляд Устина. – Были красными, ими и останемся. А уж дальше твоя воля – казнить или помиловать. Но попади ты мне в руки, то я бы казнил тебя, господин подъесаул.
– Спасибо, сват, или как мы говорили раньше, спаси Христос! Сказал ты правду. Но хотел бы я знать, за что бы ты меня казнил?
– За то, что ты идешь супротив народа. Хотя, ежели по чести, то и я запутался: где народ, а где не народ. Голова кру́гом. Пробивались домой, а тут перегородил путь Семенов. С ним хлестались. Оба ранены были. Чуть оклемались – нас в саперы, мол, хоть работать не будете, но командовать-то сможете. Вот и докомандовались.
– М-да! Домой рвались? Вот и я рвусь домой, но никак не дорвусь. Ношусь с Коршуном из края в край земли, а где найдем мы с ним пристанище, то никто не ведает.
– А бог? – выдавил Евлампий.
– Оставь бога-то! Судьба все наши дела вершит, а не бог. Домой, значит… Скучаю, Макар, и я по дому, по Саломке, а не пишу, потому что писать не о чем – кровь и кровь кругом. Стоит ли об этом рассказывать? Ну вот что, отпущу вас, дуйте отсюда. Но прошу вас, пробивайтесь домой. Не вояки вы, вы – землепашцы. Если доберетесь до дому, то поклони́тесь от меня Саломке, мол, спешу к ней, скучаю, добегу, ежели пуля не остановит. Ромашка, проводи до леска, и пусть чапают. И больше мне в руки не попадайтесь, другим тоже. Мы разведчики, а не каратели.
Ушли Макар и Евлампий, ушли и себе не поверили, что ушли. Прибежали в штаб, доложили о наступлении Гады. А здесь, прямо у штаба, бушевал митинг. Выступал не то анархист, не то левый эсер, но потом говорили, что это выступал старый большевик.
– Товарищи! Мне сдается, что товарищ Троцкий – не наш человек. Это он сорвал мир с Германией. Это он своей телеграммой, своим приказом заставил нас пропустить чехословаков через Владивосток. Хотя мы требовали, чтобы чехи шли через Архангельск. Он хорошо знал и знает, что чехи и словаки настроены контрреволюционно. Это он, и только он, раздул пламя восстания, которое заливает кровью Сибирь и Дальний Восток. Он, и только он…
Грохнул сбоку выстрел, оратор повернулся на выстрел и начал медленно оседать, согнувшись пополам. Упал. Стрелок, один из комиссаров полка, передернул затвор винтовки, сказал:
– Гад, контра, кого вздумал костерить? Нашего вождя Красной армии?! И вообще, кончайте митинг! Расходи-ись!
Командующий Голиков и командир Даурского фронта Лазо, получив сведения от Макара и Евлампия, поспешно начали готовиться к отпору врага. В ночь на 20 июля начались кровопролитные бои. Дрались аргунцы, забайкальцы, красногвардейцы-железнодорожники, пришел на помощь своим кавалерийский отряд дедушки Каландарашвили. Бои продолжались круглые сутки. Красные не выдержали, белогвардейцы и чешский корпус Гады погнали их. Здесь преимущество было явное как в количестве оружия, так и в командном составе. У красных было мало военных спецов. Хотя здесь был генерал Таубе, по национальности немец, по убеждению правдолюбец, и полковник Новиков. Оба, позже пленённые, погибли в застенках белых. Несомненным преимуществом белых была четко налаженная разведка. Шпионы работали на железной дороге, в штабах, в военных учреждениях. Да и среди красных было немало таких, кто не прочь был в чем-то помочь белым. Например, на второй день боев показался бронепоезд белых, по нему из гаубиц 4,5-дюймовок было выпущено семьдесят снарядов, но ни один не достиг цели. Паника исключила всякую дисциплину. Катер «Волна», посланный для взрыва тоннеля на Толстом мысу, возвратился, разведка предупредила белых, и они не подпустили катер к месту взрыва. Позже было много разговоров об отважной разведчице Марусе, которая работала в тесном контакте с Устином Бережновым, хотя числилась в разведке красных. Запиской, брошенной в окно, она сумела предупредить белых, что взорван 39 тоннель – последний на Кругобайкальской железной дороге, что затруднило движение на ней почти на месяц. Маруся, столь яростно дравшаяся против белых, оказалась предательницей, и когда была разоблачена, то перед расстрелом спокойно сказала:
– Как вы не поймете? Я – дворянка. Кому, как не мне, защищать белых? Я не предательница. Я разведчица есаула Бережнова. Стреляйте! – И запела «Боже, царя храни!» Залп оборвал слова гимна.
Падали в вечность дни, уходили ночи. Всё падало. Советы всюду низвергались. Паника и анархия. Белочехи наступали. Им на помощь шел атаман Семенов. Анархист Пережогин ограбил Читинский банк и скрылся в Благовещенске, а затем ушел за кордон. Золото рубили шашками, обрубками расплачивались с извозчиками и кабатчиками.
28 августа на станции Урульга проходила последняя конференция большевистского правительства. Докладывал Сергей Лазо[59].
– Тревожное положение на западе, не менее тревожное оно и у нас. Чита пала. От Хилка до Могзона испорчен путь на пять дней. Это для нас передышка. За Карымской мы взорвали мосты, испортили телеграфные провода. Нам нет другого выхода, как распустить армию и перейти на партизанский способ войны.
В том же ключе выступил и Балябин:
– Мы понесли поражение, и очень серьезное. На это есть объективные причины: пятнадцать процентов наличного состава нашей армии стали уходить в отпуска, уходили и старшие года. Вопреки постановлению, по домам, к местам своего формирования уходили целые части, не говоря уже об отдельных лицах. Таким образом, когда началось наступление белочехов, у нас на фронте осталось мало бойцов, да и те были раскинуты на большом протяжении.
По данным нашей разведки, у Семенова четыре тысячи штыков и сабель, его банда составлена из бурят, хунхузов и казаков. Подпирают чехи, жмет Семенов, со дня на день жди японцев. Второй Аргунский полк отказался от службы, а четвертая сотня целиком ушла домой. Против Семенова, чтобы прикрыть наши части, была оставлена Куэнгинская сотня, но и эта ушла в сторону, не приняв боя. Решено ликвидировать Даурский фронт. Возможность сопротивления Семенову и белочехам исключена. Мы остались без артиллерии и броневиков. Армию распустить, организовать партизанскую войну. Фронтальную борьбу прекратить…
В таком же духе выступили и другие руководители армий.
Забайкалье было отдано Семенову, белочехи же довольствовались занятием Иркутска и других городов, помогли закрепиться Семенову в своем «поместье».
– Ну, Евлампий, а мы куда? Снова мы ничейные и снова не у дел. Давай драпать домой, там хоть люди свои, своя тайга. Здесь нас замурыжат. Хватит, навоевались под завязку. Пусть другие столь же повоюют. Так и тронем с молитвой да «Интернационалом», авось и пронесет нас нечистая сила. Богу не до нас. Пошли.
И пошли они, забросив котомки и винтовки за спину, пошагали по линии железной дороги. Долог еще их путь до дома, долог. Прошел слух, что сюда идут японцы, что атаман Колмыков уже осадил Хабаровск. Прошмыгнуть бы мимо мышатами.
