Вот и сегодня Люба, наверное, в клубе. Вчера они вместе слушали доклад приезжего, а потом долго гуляли по Зареченску, болтая о всяких пустяках. Условились встретиться и сегодня, а тут отец со своим разговором. И хоть бы говорил скорее, да и дело с концом, нет, дует свой чай, кажется, уже десятую чашку да рассказывает матери про нового директора. Отцу в клуб не идти, и вообще он никуда не торопится, так мог бы понять, что Якову не терпится поскорее уйти. Опоздает, начнут читать новую пьесу, которую собираются поставить к десятой годовщине Октябрьской революции. Какая же это пьеса? Кажется, Маяковский…
А Егор Саввич словно и не замечал хмурого вида сына. Но вот он поставил блюдце, бросил в вазочку остаток сахара и шумно стал отдуваться, подавляя икоту.
— Пойди-ка, мать, посиди нето где-нибудь. Нам с Яковом потолковать надо. Мужской разговор у нас.
Аграфена Павловна послушно поднялась и ушла в горницу. Егор Саввич проводил ее взглядом и повернулся к Якову.
— Что надулся как мышь на крупу? Вижу, не сидится тебе. Ерзаешь как на угольях. Опять к своим комсомольцам бежать собрался?
— А чего дома-то сидеть? — вопросом ответил Яков. — В клубе весело.
— Ну-ну, конечно, дома-то со стариками какое веселье. Опостылели мы тебе.
— Нет, зачем же так говоришь, — растерянно возразил Яков, — и дома хорошо, только и погулять охота. Ты сам-то, когда молодой был, тоже, поди, не сидел дома.
Егор Саввич самодовольно улыбнулся, погладил бороду.
— Я-то? Бывало. Проходу девкам не давал. Немало их от меня наревелось. Тогда никаких комсомольцев, слава богу, и знать не знали.
— Вот и плохо, что не знали.
— Уж не собрался ли и ты в комсомолию?
Яков неопределенно мотнул головой.
— Ты вот что, ты шибко-то не торопись. Воробушек торопился да маленьким родился. Это дело такое, тут подумать надо.
— Я и думал. Каргаполов обещал…
— Плевал я на твоего Каргаполова. Ты мне им в нос не тычь. Отца спросил? Вот то-то. Без моего позволения и думать не моги. Понял?
Наступило тягучее молчание, только слышно было, как попискивает остывающий самовар, словно в него залетел комар и не может вырваться на волю.
Егор Саввич искоса взглянул на сына. Яков, наклонив голову, чертил чайной ложкой узоры на скатерти. Отец выдернул у него ложку.
— Не калечь добро, не заработал еще.
Опять помолчали. Все это был еще не тот разговор, Яков понимал и терпеливо ждал. А отец будто испытывал его терпение. Но вот он снова заговорил, и сын сразу насторожился.
— Что, Яков, нравится тебе работа на шахте?
— Если по совести говорить, скучно.
Сыромолотов понимающе кивнул.
— Много золотишка-то через ваши руки проходит, а в руках шиш остается.
Яков встревоженно взглянул на отца: куда он клонит? Странный какой-то разговор получается.
— Раньше-то, бывало, вольно люди старались. — Егор Саввич говорил не торопясь, словно думал вслух. — Кто фартовый да умелый, тому и везло. В нашей земле золота много. Умным людям оно дается. Сколько добыл, все твое.
— У одного много, а у другого ничего. Разве так правильно? Один богател, а тысячи голодными ходили.
— Лодыри да пьяницы ходили, прощелыги разные. Слушай, Яков, хочу я по лесу побродить, землицу посмотреть, а для компании тебя взять. Может, и пофартит нам. Найти бы золотишко да потихоньку, чтоб лишние глаза не видали, постараться. Припасти бы золотишка сколько ни на есть.
— Зачем нам золото, тятя? — Яков с удивлением смотрел на отца. «Так вот какой разговор». — Живем мы в достатке. Не пойму я тебя что-то.
— Дурень ты, вот и не понимаешь, о чем речь, — закипая, ответил Егор Саввич. — Не бедно живем. А можно богато. Так ли раньше-то жили. А вот придет доброе время и снова заживем.
— Постой, тятя, про какое доброе время говоришь?
— За постой деньги платят. Про то самое время, что было и, бог даст, опять будет.
— Значит, про старые порядки? Не вернутся они.
— Не вернутся? Да чего ты понимаешь, молокосос. Поумнее тебя люди есть, — Егор Саввич сердито посмотрел на сына. А он-то собирался ему про находку рассказать да вместе из той ямки золото добывать. Разве такому можно доверить. Растрезвонит по всему поселку. Вот вырастил сынка-помощника.
Немного успокоившись, Егор Саввич вкрадчиво заговорил:
— Слушай, Яков, ты у нас один. Ни второго сына, ни дочки бог нам не послал. Мать хворает часто, да и я не больно стал крепок. Сколько еще проживем — неизвестно. А помрем, останешься ты, как перст, один на белом свете. Дом, хозяйство какое ни на есть — все тебе откажу. Все, все до последней копейки тебе достанется.
— Зачем, тятя, такое говоришь? Вам с маменькой еще жить да жить.
Яков умолк, не зная, что еще сказать. Куда клонит отец, что у него на уме?
Егор Саввич нагнулся к сыну и ласково закончил:
— Сколько-то, конечно, еще поживем, а потом… потом уйдем из этого мира. И останешься ты один. Не справишься с хозяйством. Жениться тебе пора, Яшенька.
Сын вздрогнул и почувствовал, как горячая волна прошла по телу от макушки до пяток.
— Жениться тебе пора, — еще ласковее повторил отец. — И нечего краснеть, не девица. Дело житейское, угодное богу. Парень ты собой видный, не глупый. За такого любая девушка пойдет, только помани.
— Да чего ты, тятя, выдумал. Зачем это, какая мне женитьба, сам только что молокососом называл.
— А не серди отца. Оно бы, может, и погодить, да время-то уж больно беспокойное. Все вверх дном перевернулось. Ты не думай, я ведь такое дело не между двумя чашками чаю надумал. Давно такую мысль держу, давно ты меня беспокоишь. По клубам бегаешь, с девками шляешься. Измотают они тебя. Понимаю, конечно, молодому парню в силе хочется и погулять, и побаловаться. Однако пора и остепениться.
Яков смотрел на отца, в голове у него все спуталось. И среди этой путаницы выплыло лицо — смеющееся, с большими, сияющими, как звезды, глазами. Люба! Что, если сказать? Раз уж отец завел такой разговор, то самое время признаться. Только вот как сказать, если с девушкой об этом речи не было. Не спрашивал даже, любит ли она, и сам не говорил о своих чувствах. А вдруг откажет? Сраму не оберешься, на весь Зареченск позор. Попросить отца подождать, подумать, мол, надо, а тем временем с Любой обговорить все.
Мысли прервали слова отца:
— Я тебе и невесту приглядел. Славная девушка.
— Невесту? — Яков оторопело посмотрел на отца. — Постой, тятя, как же это так. Зачем же сразу и невесту. Подумать надо бы.
— Чего тебе еще думать. Родному сыну худа не пожелаю, не тревожься; Спросил бы лучше, кто невеста. — Егор Саввич хитро посмотрел на Якова и с торжеством закончил: — Дуня — твоя невеста. Что скажешь?
— Да ты, тятя, шутишь, наверное, смеешься надо мной.
— Никаких шуток здесь нет. Всерьез говорю. Дуня — девушка не балованная, здоровая, такая хозяйство поведет. И собой пригожая.
— Нет, тятя, не по мне она. Только и умеет, что в церковь ходить.
— Худого в том не вижу. В церковь ходить — дело христианское, не то, что ваши клубы.
— Нет, тятя, — упрямо повторил Яков, — как хотите, а не надо мне Дуню.
— Дурак! — крепкий волосатый кулак Егора Саввича грохнул по столу. Подпрыгнули и зазвенели чашки, а самовар перестал петь и застучал быстро-быстро. — Завел свое — «не по мне». Да что ты понимаешь в жизни. Я-то пожил на свете, знаю, что к чему.
— Не люблю я ее, можно ли так-то, без любви-то.
— Поживешь — полюбишь. Я так хочу, вот и весь сказ.
— Не будет этого, — тихо сказал Яков, пряча глаза от сердитого взгляда отца.
— Я те дам, не будет. Ишь, чего выдумал. Мать! Мать, поди сюда.
Из горницы выплыла Аграфена Павловна.
— Чего звал, Егор Саввич?
— Нет, ты посмотри на него, мать. Отец ему волю свою высказал, а он заладил — «не будет», «не будет».
— Да о чем вы?
— О чем, о чем, — раздраженно перебил Сыромолотов, — говорил же я тебе, женить пора Якова. А ему, видишь ли, невеста не по нраву. Ишь, прынц какой выискался. Дуня ему не невеста. Так какого еще тебе рожна надо?
