— И вам спасибо, тятенька, за ласку и заботу вашу.

— Ну, Дунюшка, — счастливо отвечает Сыромолотов, — уважила ты меня. Уж так ли уважила. Внучонка, внучонка ведь родила. Проси теперь чего хошь…

— Не надо мне ничего, — говорит невестка и, помолчав, внезапно добавляет: — Яшу простили бы…

Сыромолотова словно в грудь толкнули, отпрянул от постели.

— Не будет этого! Нет ему прощения, поганцу.

Он поднимается с колен, насупившись, выходит в горницу. Здесь полумрак, только в переднем углу мерцает огонек лампады. Пламя колеблется, и длинная тень на стене словно пляшет.

— Агафья! — зычно кричит Сыромолотов. — Ставь самовар. Чаю хочу. Да огня принеси.

Он садится в кресло и довольно поглаживает бороду.

— Внучек… Внучек… Ай, спасибо тебе, Дунюшка. Вот теперь славно заживем. Я еще им покажу. Узнают, кто таков Сыромолотов.

Раскатистый пушечный выстрел прерывает его размышления. Звякнула фарфоровая посуда в горке. Егор Саввич вскочил, подбежал к окну и распахнул створки. До пояса высунулся на улицу, вглядываясь в густеющие сумерки.

— Алексашка пальнул, стервец, — зло бормочет Егор Саввич. — Еще пуд намыли. А может, и самородок опять нашли. Радуется. Ишь, какие порядки завел: пуд золота — пушка палит. Самородок подняли — опять же палят. Ну, радуйтесь, радуйтесь. А чему радуетесь-то? Чужое золото моете, воры. Погодите ужо.

Пальцы сами собой сжались в два крепких кулака. Сыромолотов грозит кулаками в темноту улицы.

— А вот и к нам придет праздник. Уж мы тогда тоже пальнем. Да так пальнем, что жарко вам станет…

Майский только что вернулся из Златогорска. Оставив Пегаса на конном дворе, директор пошел в контору, надеясь еще застать там Ивана Ивановича.

Дверь в кабинет парторга была чуть приоткрыта. Майский распахнул ее и остановился на пороге. В комнате никого не было. Но в полумраке Александр Васильевич заметил какое-то движение у стола и громко сказал:

— Иван Иванович, ты?

Из-за стола вынырнула человеческая фигура. Перед ним был Сморчок. В руках старик держал веник и совок. Очевидно, он убирал мусор под столом, когда вошел директор. Александра Васильевича удивило, что Сморчок услышал его окрик, обычно он никак не реагировал на обращенные к нему слова. Странным было и то, что он нашел какой-то мусор под столом. Слепов — человек аккуратный во всем, обрывки бумаги, карандашные очистки всегда ссыпал в стоящую у стола высокую из ивовых прутьев корзину. Что же тогда подбирал Сморчок? Впрочем, мог же скопиться под столом мусор, какие-то клочки бумаги. Старик делал уборку тщательно, и с тех пор, как он появился в конторе, все кабинеты сияли чистотой. Майский знал, что тугоухого старика все на прииске называют Сморчком — есть такой ранний гриб в лесу, сморщенный и коричневый, прозвище меткое, хотя и обидное. Сам Александр Васильевич считал неудобным так называть человека, но подлинного имени старика никто ему сказать не мог. Каждый раз обращаясь к Сморчку, директор испытывал неловкость и говорил или просто «ты», или называл папашей. Впрочем, это существенного значения не имело, ведь старик все равно не слышал, что ему говорят. Почему же сегодня он так реагировал на окрик? В кабинете было мало света, Майский не мог хорошо разглядеть Сморчка.

— Ты что здесь так поздно делаешь?

Старик не ответил, но директора это не смутило.

— Иван Иванович давно ушел? Или где-нибудь здесь?

Сморчок высыпал из совка мусор в корзину и пошел с ней к ведру у печки. «Вот глухая тетеря, — с досадой подумал Майский, провожая взглядом тщедушную фигуру старика. — Однако где Иван Иванович? Разве зайти к нему?»

Но, выйдя из конторы, Александр Васильевич замедлил шаг. Очень хотелось забежать к себе домой, узнать, как там Аленка, ведь она ходила последние дни. Пока он ездил в Златогорск, могло что-то случиться. Но и Слепова повидать надо, поговорить о златогорских новостях. «Загляну на минутку к Ивану Ивановичу, а потом сразу домой, к Аленке», — решил он.

Слепов жил в небольшом домике на окраине поселка. Домик окружал сад, в котором росли, главным образом, черемуха, рябина и цветы. Цветов было много, разных и редкостных. Иван Иванович получил свое «поместье», как он в шутку называл дом и сад, в наследство от отца-садовника, управляющего прииском, унаследовал от него и любовь к садоводству. Все свободное время, начиная с ранней весны и до глубокой осени, Слепов копался в саду.

Вот и сейчас, несмотря на позднее время, Иван Иванович возился в саду. Майский остановился у палисадника и окликнул Слепова. Иван Иванович обернулся.

— А, Александр Васильич! С приездом. Давай, заходи, гостем будешь.

Воткнув лопату в землю, хозяин пошел встречать гостя. Одет он был в старенькие брюки и просторную рубашку навыпуск. Майскому такой наряд был непривычен, он всегда видел его в полувоенной форме, аккуратного, подтянутого. А тут совсем другой человек.

Иван Иванович провел директора в дом.

— Стюра, — сказал жене, пожилой некрасивой женщине, но с удивительно мягким, приветливым лицом, — согрей-ка, милая, нам с Александром Васильичем чайку.

— Не надо, не беспокойтесь, — поспешил вмешаться Майский, — я ведь на минутку. Дома еще не был…

Иван Иванович понял, чего не договорил директор.

— Не беспокойся, Александр Васильич, дома у тебя все в порядке. Елену Васильевну Стюра утром навещала.

— Утром, — подтвердила жена Слепова. — Она еще спрашивала, не знаю ли я, когда вы вернетесь. Вспомнила я, Ваня говорил — будто завтра утром, так и сказала Елене Васильевне.

— Спасибо вам. Честно признаюсь, беспокоился всю дорогу, а теперь отлегло от сердца.

— Рассказывай, что там, в Златогорске, — потребовал Иван Иванович.

— Новостей много, с чего начать, даже не знаю.

— С самого начала, Александр Васильич, с самого начала. Мне ведь все интересно. И даже закурить позволю.

— Спасибо, — Майский закуривать не стал, последнюю папиросу он выкурил, еще подъезжая к Зареченску. — Так вот, доклад наш понравился. Одобрили его, сказали, правильно действуем. Ну, разумеется, замечания были. Очень интересные. Потом подробно познакомлю с ними. Рекомендовали, например, лучше изучить шахту «Комсомольскую» и либо тоже провести там реконструкцию, если она того заслуживает, либо пока закрыть ее. Мне Аленка давно о том же твердит, причем она убеждена, что «Комсомолка» — шахта перспективная. Немного пожурили за пушку. Громов сначала рассердился: что это вы там, говорит, шумиху устроили, к чему это? А когда я объяснил; стреляем, мол, не ради баловства, — согласился. Ладно, пошутил, стреляйте тогда почаще, да так, чтобы и нам в Златогорске слышно было. Посмеялись, а потом серьезный разговор пошел.

— О чем же?

— О самом главном. Ты же знаешь, что в декабре созывается пятнадцатый съезд партии?

— Знаю.

— Так вот, съезд обсудит и примет первый пятилетний план индустриализации страны.

— Вот это интересно.

— Еще бы! Только подумай, Иван Иванович, будет принят грандиозный план строительства крупных промышленных объектов. Появятся новые заводы, фабрики, электростанции… Предполагается строительство настоящих гигантов: станкостроительных заводов, автомобильных, тракторных, металлургических, развитие угольной промышленности, нефтяной. И многое будет построено на Урале. Я слушал и думал: в какое интересное время мы живем.

— Надо полагать, и нас крепко коснется пятилетний план.

— Разумеется. Громов, между прочим, намекнул, что пора разведывать новые месторождения золота, что добывать его мы станем в будущем не столько в шахтах, сколько открытыми разработками, драгами и гидравлическим способом. При таком плане, говорит, представьте, сколько стране понадобится золота. Ведь пока приходится все еще приглашать иностранных специалистов, покупать за границей разное оборудование и машины. На все это нужно золото. Так что, говорит, разворачивайтесь, ищите.

— Правильно Леонид Павлович говорит. Вот только искать кто будет? Нет у нас таких специалистов в Зареченске. Разве Златогорск пришлет…