Борис быстро набрался до легкого опьянения, все время подмигивал Искре и что-то невнятно говорил, при этом у него так плохо пахло изо рта, что она с трудом сохраняла на лице доброжелательную улыбку. Военег украдкой, сочувствуя, посматривал на нее. Действительно, Борис оказался на редкость противным человеком: от него воняло, словно он не мылся с тех пор, как покинул Дубич, лицо было покрыто розовыми шелушащимися язвами, говорил он глухо и неразборчиво, при этом часто рыгая, — такое впечатление, что у него во рту находился чрезвычайно толстый и неповоротливый язык.

Вот и сейчас дубичский князь весь перемазался жиром, точно малое дитя, и потихоньку начинал клевать носом, тыркаясь большой плоской плешью в Искрино плечо. Девушка то и дело отталкивала его, но Борис продолжал упрямо клониться в ее сторону, покуда Ярополк не сжалился над обоими — с его ненавязчивой помощью Борис опустил, наконец, свою венценосную голову на предупредительно расчищенное место на столе.

— Итак, вы говорите, ваше величество, — спрашивал Ольгерд у Мечеслава, — что не собираетесь… м-м-м… упразднить Триединую церковь?

— Не собираюсь, — подтвердил он. — Я хочу оставить свободу выбора. Запреты, гонения сразу же возвысят церковников в глазах простого народа. И… вы знаете, сейчас весь мир постепенно отходит от традиционных верований, в коих воспитывались наши предки. Хотим мы этого или нет, но все Нижнеземье, за исключением степняков, верят в некоего… м-м-м… Каидада, кажется. Север — и Союз, и Шелом — признали Триединство главенствующей церковью. Да что там говорить, вот вам Марн — они знать нас не хотят. Дескать, вересы все сплошь язычники и дикари. Исходя из вышесказанного, дабы наладить прежние связи, возродить торговлю, просто необходимо пойти на некоторые меры. Триединство, как ни крути, нам нужно. А вот насчет древних верований… тут все не так просто. Боюсь, что возрождение былых традиций будет выглядеть несколько… неискренне и вряд ли найдет широкий отклик в сердцах людей.

— Исчерпывающий ответ, ваше величество, — сказал Лавр. — Мы — дубичи — уже ощутили на себе весь фанатизм вередорских жрецов. Они гнушаются иметь с нами дело. Увы.

— Сегодня я отдаю все силы на поднятие авторитета Дубича, — сказал Ольгерд. — Пишу трактаты, проповедую свое учение… Но это не так просто. Как вы и сказали, и для северян, и для вередорцев мы — закостенелые дикари.

Ляшко с грохотом свалился под стол. Асмунд откланялся и удалился, сославшись на кое-какие дела, не требующие отлагательств. Андрей также ушел, но тут ни у кого не возникло вопросов: увечья князя не давали ему покоя и бедняге просто необходим был отдых.

Кстати, дубичи несказанно удивились, узнав, что князь Андрей жив. Все гости, без исключения, полагали, что старший сын Мечеслава давно почил. «Рад видеть вас в добром здравии», — машинально приветствовал его Военег, на что Андрей ему сказал: «Не знаю, что лучше — быть мертвым или, как вы говорите, пребывать в таком вот добром здравии».

Пир продолжался, гости беседовали, а Искра тихонько рассматривала присутствующих, пытаясь понять, чего же ожидать от этих людей. Она обратила внимание на опрятного, привлекательного мужчину с немного грустным выражением лица. Военег громогласно объявил, что это Семен — чуть ли не национальный герой Воиграда и всей долины Трех Рек, благородный и честный разбойник.

Разглядеть поближе Военега она так и не смогла, так как он сразу же перехватывал ее взгляд, чем, честно говоря, немного смущал. Этот красавец видел все, что происходило на пиру, и ни одна мелочь не ускользала от его внимания.

— Не правда ли, все прошло не так уж и плохо? — спросил Мечеслав, идя в обнимку с Искрой. — Я немножко пьян, Искорка. Ты уж прости меня.

— Ничего, — ответила она. — Сегодня был повод.

— Прошло все не так плохо, — повторил князь. — Согласись.

— Я бы так не сказала.

Мечеслав остановился и сразу как-то погрустнел.

— Наверное, я хочу думать, что все хорошо. Ладно, пошли, любимая.

Они вошли в опочивальню, освещенную так ярко, что Искра невольно зажмурилась. Повсюду — на полу, на мебели — стояли маленькие свечи в фарфоровых чашечках.

— Что это? Почему так… — но она не успела договорить: Мечеслав подхватил ее на руки и уложил на белоснежную кровать, обильно усыпанную лепестками роз, а сам опустился перед ней на колени.

— Искра, — сказал он, сильно сжав ее ладонь в руках. — Я хочу, чтобы эта ночь стала незабываемой. Кто его знает, что будет завтра…

Искра зажала ему рот ладонью.

— Не говори так, — сказала она. — Завтра будет день — мы будем вместе, и послезавтра будет день — мы будем вместе. И так будет всегда.

— Ты говоришь, чтобы приободрить меня, говоришь, потому что ты мудрая не по годам. Не знаю, любишь ли ты меня… Сердце твое не раскрылось до конца. Ты скована — и поэтому я хочу подарить тебе эту ночь. Я хочу раскрыть тебя, разбить цепи, что мешают нам. Сегодня, сейчас. Я уверен, сегодня ты обязательно познаешь любовь, ибо прошла неделя и первые боли должны исчезнуть.

Мечеслав провел пальцем по ее щеке.

— Сегодня, сейчас, — сказал он.

— Сегодня, сейчас, — ответила она.

Она сразу ощутила его спокойствие и уверенность. Прежде он волновался и руки его дрожали; теперь прикосновения были мягкими и почти невесомыми.

Они сидели на ложе, друг против друга; он медленно снимал с нее одежды, обнажая юное тело — шелковистая кожа, крохотная родинка на шее, небольшие упругие груди, — а она смотрела ему в лицо. Взгляд его приобрел неизвестную ей прежде теплоту, — теплоту любящего мужчины, а не страшащегося неизвестности и мучившегося неуверенностью любовника. В его чертах, в улыбке, словно окутавшей ее отеческой заботой, промелькнули знакомые штрихи. И она не без смущения поняла, что влекло ее к нему — память о погибшем друге. И подумала: видит ли ее Девятко? Одобряет ли?

Наконец Мечеслав снял с нее все, затем ловкими, размашистыми движениями рук разделся сам, оголив на удивление молодое, поджарое тело. Она с замиранием сердца оглядела его — на груди косой шрам, на левом плече вмятина, оставшаяся, по-видимому, от прошедшей насквозь стрелы. Мечеслав же, в свою очередь, буквально пожирал девушку глазами, и его мужское достоинство налилось силой.

Он мягко привлек Искру к себе и осторожно вошел в нее. В первый миг она с досадой испытала знакомые ощущения — боль и зуд, но постепенно это прошло, уступив место наслаждению. Наслаждение робко росло, точно первый цветок ранней весной, и вскоре расцвело яркими красками. Искра забылась в нарастающем экстазе, и теперь ей жгуче хотелось только одного — чтобы Мечеслав продолжал, продолжал любить ее. Она чувствовала его горячий стебель в себе, и это чувство было самым счастливым во всей ее жизни.

— Еще, еще! — шептала она. — Еще!

Оргазм длился сладостно долго; девушка выгнулась; задрожала, с силой стиснув его бедра; оцарапала ему спину; взмокшие волосы разлетелись по подушке.

Семя Мечеслава обожгло. Она застонала, впитывая последние капли их близости, и обессиленно раскинула руки. Князь упал рядом.

— Кого бы ты хотел? — спросила Искра.

— Честно? Девочку.

— Девочку… — повторила она. — Я подарю тебе девочку, родной.

Сказав это, Искра поцеловала его. И удивилась, насколько искренне это у нее получилось.

Стоило князю Андрею ступить в библиотеку, как к нему вышел Доброгост.

— У нас гость, ваше высочество.

— Гость? Кто же он?

— Он представился как советник князя Военега Асмунд. Вон он, за столом.

— Хорошо, Доброгост. Можешь идти. И налей нам чего-нибудь, вина, например.

— Слушаюсь, ваше высочество. Книги, какие вы просили, я приготовил.

— Отлично.

Асмунд погрузился в чтение книг, которые принес Доброгост, и не сразу заметил князя.

— Я так и думал, что вы здесь, уважаемый Асмунд, палач его светлости Военега Красивого… то бишь Кровожадного.