— Поразительные знания вы обнаруживаете, дорогой десятник, — сказал Доброгост. — Может, расскажете нам о, так сказать, дальних странах?

— Отчего ж не рассказать? Расскажу. За Горынью, значит, лежит Союз, сиречь — объединенье пяти царств. На восток от Союза — Гвинтан, у них имеется священный лес, Дамхон зовётся. В нем, как болтают, обитают колдуны, великаны, единороги и прочая сказочная живность. И нет туда доступа простому смертному — так мне говорил самый что ни на есть настоящий гвинтанец, именем Эри. Представлялся, проходимец, друидом — колдуном по-ихнему. Чертов жулик. А на крайнем севере — королевство, окруженное неприступными горами, называется Шелом. Там есть пропасть Даньгеон — необъятная и бездонная. Спустившись туда, можно попасть в царство Дува. Только туда, окромя покойников и приговорённых к смерти преступников, никто не спускался, так что доподлинно неизвестно — есть там что или нет. Ну и, чуть ближе, в Междуречье, существуют не только бандиты и лиходеи, но и Треара, будь она неладна, только она сейчас настолько мала, что о ней и говорить-то стыдно.

— М-да, — произнёс Сивояр. — Вот вам и империя. Карл, безумец, все разрушил.

— Не соглашусь, — возразил Доброгост. — Никак не соглашусь! Распад Треары начался задолго до Карла. Уж лет триста, как северские княжества обрели независимость. А южане — Двахирь, например, — и того раньше. Так что крах империи был всего-навсего вопросом времени. И благодаренье богу, что Карл уничтожил наконец это чудище.

— Империя-то умерла, но детище ее нет, — грустно сказал Девятко. — Я говорю о церкви триединой. И Пронта — нынешняя столица Треары — как раз есть средоточие триединства. Оттуда идет эта зараза, столько крови выпившая когда-то.

— Ну, это было давно, — сказал Доброгост. — Может, зря вы это. Воиград-то тоже в триединстве.

— Скажи-ка мне, ученый человек, ты знаешь, откуда я родом? — неожиданно спросил Девятко.

— Знаю. Из Дубича вроде как.

— Сколько лет прошло, — призадумавшись, сказал десятник, — уж никто не знает. Триста? Четыреста? Когда Всеслав-то жил?

— Больше, больше бери, уважаемый, — подсказал Сивояр.

— Вот — больше. Но память о жестокости этих… как их? Дай бог памяти… Молний Девы — вот как их кличут в сказаниях, то были особые воины тремахов, церковники, мать их. Их жестокость холодит нашу кровь до сих пор. До сих пор! Мне один летописец сказывал, что у князя дубичей в архивах хранятся сотни свитков, живописующих зверства извергов. Летописец этот утверждал, что уснуть не мог ночами — такая жуть. Вот вам ваше триединство.

Черный Зуб, за весь вечер не проронивший ни слова, отправился спать. Порядком захмелевший Злоба заигрывал с Буяной, не обращавшей на него никакого внимания. Доброгост без устали занимал немногих оставшихся историями. Девятко подмечал неточности и легонько подтрунивал над писарем. Разговор зашел о Безлюдье, земле на крайнем севере, за Шеломом. Доброгост поведал о драконах, обитающих там: они дышали огнем, говорили на человечьем языке и похищали девиц. Девятко, разумеется, с ним не согласился: пламени во рту у них нет, разговаривать они не умеют, девиц похищают точно так же, как и всю другую живность, для того чтобы съесть. И вообще, они всего лишь ящерицы, подобно степным, только большие и с крыльями — ничего особенного. Последнее замечание окончательно вывело из себя старика. Он в сердцах сплюнул, выпил, умолк, а потом и вовсе ушел.

С его уходом разговор стих. Злоба, пошатываясь, отправился спать в конюшню. Искра и Буяна ушли в избу. А под дубом остались только Сивояр и Девятко. Они о чем-то увлеченно беседовали…

Искра не спала. Думала о предстоящей свадьбе. Странно как-то: ехать в чужие края, чтобы связать жизнь с неизвестным человеком. И вообще, их там ждут? Как давно отец договаривался с князем Воиграда? Она даже не помнила имя суженого. И, если честно, не хотелось знать.

Девушка чувствовала пустоту в душе. Она покинула родной дом, чтобы уехать в неизвестность, как когда-то сестра.

«Вот бы узнать, что там с Младой? Жива ли?»

Искра откинула одеяло, встала, босиком прошлась по комнате. Щербатые доски приятно холодили ноги. В большое окно светила луна, висевшая над черными пиками сосен.

«Жива ли она?» — думала девушка, и тут словно кто-то шепнул ей, точно ветер, бившийся в запертое окно, вдруг обрел голос на одно, еле уловимое мгновение: — «Мертва! Мертва!»

Искра вздрогнула, оглянулась, но быстро опомнилась. Раскрыла створки. В комнату вместе с шумом дремлющего леса ворвался несущий прохладу ветер, всколыхнувший буйные кудри. Княжна вдохнула полной грудью.

«Мертва… — снова мелькнула эта мысль. — Не верю. Не поверю, ни за что. Она вернется».

По двору, ссутулившись, проковылял Сивояр. Ведун подошел к дубу, прикоснулся к нему руками. Застыл — похоже, молился. Потом внезапно посмотрел на Искру, словно знал, что она наблюдает за ним. Девушка отшатнулась, но успела заметить, как старик вынул из-под рубахи оберег на цепочке. Оберег блеснул ярким изумрудным светом. Искра на миг зажмурилась, а когда открыла глаза, с изумлением увидела, как на том месте, где только что стоял Сивояр, вспыхнул светящийся фосфоресцирующий зеленый туман, окутавший фигуру старика.

Туман рассеялся, и Искра там же разглядела… сову. Тяжело взмахнув крыльями, птица поднялась в небо. К ней присоединилась еще одна. Они покружились и улетели.

Искру поразила внезапная догадка. Дрожа от волнения, девушка легла и долго не могла заснуть…

Наступило утро. Отряд уже был на ногах. Горыня вывалился из избы, приблизился к кадке с водой и окунул туда голову.

— Где это мы? — спросил он, вытерев лицо рукой.

— У одного хорошего человека в гостях, — ответили ему.

— Как ваше здоровье? — иронично поинтересовался рослый дружинник по имени Чурбак — жизнерадостный парень с открытым лицом и шапкой жестких волос, похожих на солому.

— Могло быть и лучше, — проворчал Горыня. — Здесь здоровье поправить можно или как?

— Пьяница, — не удержавшись, бросила появившаяся на крыльце Искра.

Светозар был такой же. Он утонул в реке три года назад, спьяну решив посостязаться с дружками в умении плавать. Горыня, бравший пример со старшего брата и вообще очень любивший его, стал демонстративно оплакивать его кончину. И продолжал оплакивать до сих пор. Искру уже тошнило от этого.

«Я знаю, как это происходит, — думала она. — Они напиваются и начинают плакаться друг другу. Скупые мужские слезы. Мозолистые ладони похлопывают тебя по плечу. Бороды забрызганы дешевым пивом. Им кажется, вот она — настоящая жизнь. «Я потерял брата, — говорят или слушают они. — Я брата потерял! Помянем…» Как же меня воротит от этого…»

Горыня, пошатываясь, смотрел на сестру. Капли стекали с бороды на рубаху.

— Да иди ты… — тихо и печально пробормотал он.

— Там, в трех-четырех вёрстах отсюда, — говорил Сивояр, — после последней стрелы, в землях дупляков, неспокойно стало. Какой-то темный люд тревожит путников. Сам не видел, не знаю, но поговаривают, что черные они и жутко злые. Убивают всех и уносят в леса. Потому-то наверх никто в последние года два и не ходит. Вы первые. Будьте начеку. Да защитит вас лес! Бывайте.

Отряд, поблагодарив гостеприимного хозяина, продолжил путь.

— Скажи, Доброгост, — спрашивала Искра, — долго ли ехать до этого… как его там? Воиграда?

— Да дней пять. Может, шесть. Или больше.

— А какие они, эти северяне? И почему их не любят?

— Ох, княжна… — задумался старый писарь. — Что ж тебе сказать-то… Они, конечно же, отличаются от нас. Живут все больше в белокаменных хоромах. Культурные. Ну, и вера у них такая… немного странная. Триединство. Чуждое, как я думаю, любому вересу верование. Наверное, поэтому их и не любят. А может, только мы так и думаем? Но ты не бойся, Искра, кажется мне, что народ они хороший…

Тут Искра заметила приближавшегося к ним Девятко.