— Что ж, думаю мне пора, — мягко произнес Владимир Викторович, пожав руку Александрову, и обратился ко мне: — пойдем, Лена.

Переводя взгляд с Александрова на отчима и обратно, я лишь коротко кивнула и тихо попрощалась с ректором. Идя по коридорам университета с отчимом, я чувствовала себя неудобно, не до конца понимая, почему.

А это затянувшееся молчание угнетало еще больше.

— Я знаю, что у тебя есть вопросы, — коротко заметил Владимир Викторович, чуть скосив на меня взгляд, — например, почему я здесь.

Я в очередной раз молча кивнула и нерешительно посмотрела на отчима. Что, если он в курсе? И о вчерашнем уже знает ректор и рассказал все. Но ни строгости, ни гнева я не заметила, хотя по лицу отчима вообще трудно было что-то понять.

— Я решил уладить все проблемы, точнее возможные проблемы, — быстро исправился он, — до нашего с твоей мамой отъезда, не хотелось бы чтобы что-то испортило праздник. К тому же вчера позвонил Игорь…

Стоп, что?

Я резко подняла голову и посмотрела на отчима. Причем здесь Игорь? Видимо прочитав этот незаданный вопрос в моих глазах, Владимир Викторович, чуть улыбнувшись, произнес:

— Да, это со мной он вчера разговаривал, так что…

«Что?» — едва не вырвалось у меня, когда отчим внезапно прервался и вообще остановился.

Что за манера прерываться на самом интересном? По-прежнему пристально смотря на него, я не понимала причину столь резкой остановки и перемены в нем. Лицо Владимира Викторовича приняло куда более отстраненное выражение, чем обычно, сделав его еще больше похожим на змеиное. Губы плотно сжались, нос заострился, а глаза стали совсем прозрачными. Бегло оглядев уже многолюдный коридор, где сновали толпы студентов, вперемешку с преподавателями, я не сразу заметила застывшего в нескольких метрах от нас финансиста. Он, не мигая, смотрел прямо на отчима.

— Полагаю, стоит поздороваться, — неожиданно произнес отчим и искривив губы в подобие улыбки, пошел навстречу финансисту.

Словно в тумане я последовала за Владимиром Викторовичем, отставая на добрые пару шагов и чувствуя, как к горлу подкатывает неприятный комок, будто перекрывая доступ к кислороду.

— Здравствуй, Михаил, давно не виделись, — услышала я, подходя к ним.

Я не видела лица отчима, но яростное и даже хищное выражение лица Михаила Дмитриевича говорило само за себя. Теперь мне не нужны были ответы Игоря, или кого-то еще.

Да, они определенно знакомы. И нет, дружбой или хоть чем-то отдаленно ее напоминающим здесь и не пахло, скорее наоборот, и это пугало. Пугало то, с какой лютой, непримиримой ненавистью финансист смотрел на отчима. Обычно саркастичное или невозмутимое лицо преподавателя сейчас было бледным, заостренным, и только глаза ярко выделялись на этом фоне. Михаила Дмитриевича буквально трусило от еле сдерживаемых эмоций.

— О, — будто вспомнив о моем существовании, воскликнул отчим.

Я же даже не заметила, что уже преодолела чересчур короткое расстояние до них, и лишь стеклянным взглядом смотрела на преподавателя.

— Полагаю, ты знаком с моей дочерью, — особенно выделяя последнее слово, неожиданно ласково проговорил Владимир Викторович.

От этого приторного тона почему-то начало тошнить, как и от ситуации в целом. Но это ощущение быстро прошло, стоило мне увидеть, каким взглядом меня одарил финансист. Этот момент, ровно, как и эти глаза, я никогда не забуду. Хотя, наверное, трудно забыть ту секунду, когда от одного медленного поворота головы и брошенного будто невзначай взгляда, внутри все разбивается на осколки, оставляя лишь огромную зияющую дыру.

В глазах финансиста было все — и горечь, и ненависть, и боль. Но самым ужасным были эта холодная звериная жестокость и нескрываемое, почти брезгливое презрение, какими он меня одарил, осмотрев с ног до головы, будто бы убеждаясь, что перед ним была действительно я, и твердым, звенящим голосом процедил:

— Знакомы…

Я почти ничего не запомнила из того, что было дальше. Лишь отдельные, почти не связанные друг с другом фрагменты: короткое прощание Владимира Викторовича, удаляющиеся шаги финансиста, звонко отдающиеся у меня в голове, его напряженная спина, скрывшаяся в темноте коридора и я оставшаяся на своем месте, среди толпы спешащих студентов, сливающихся в одно размытое пятно.

Мысли почему-то текли медленно, неторопливо переходя из одной в другую, но так и не образуя единого целого.

В сознании меня привел звонок, прозвучавший громче обычного. Вздрогнув всем телом, я на ватных ногах пошла на последнюю пару, после которой у меня была назначена консультация с финансистом, чей ненавистный взгляд до сих пор стоял перед глазами.

Я ничего не понимала, чувствуя себя ребенком, потерявшимся в парке аттракционов, когда все вокруг буквально светятся весельем, а для тебя мир сузился до одного маленького места, где ты в полужалком состоянии пытаешься найти родителей или хоть какую-то помощь.

Коротко постучав в дверь кабинета, где уже началась лекция я, получив разрешение, медленно зашагала между рядами и плюхнулась на первое попавшееся свободное место. Я не хотела садиться с ребятами, получать гору вопросов и с вымученной улыбкой отвечать на все их попытки меня развеселить. Я была не в состоянии делать вид, что все нормально. Не сегодня.

С трудом дождавшись звонка, я, быстро собрав вещи, выскочила из кабинета, пока никому в голову не пришло меня догонять. Я понятия не имела с чего начать разговор с финансистом, не зная подробностей возникшей ситуации, в которые меня не собирались посвящать, трудно было что-то говорить. Я все еще надеялась, что мне удастся поговорить с Михаилом Дмитриевичем, но в глубине души я уже прекрасно понимала, что из этой затеи ничего не выйдет.

Подойдя к нужной двери, я, с небольшим промедлением, коротко постучала.

Тишина.

Я не сильно толкнула дверь и зашла в аудиторию. Преподаватель, как и всегда сидел за ноутбуком. Не совсем понимая, что делать дальше, я, тихими, почти бесшумными шагами, начала приближаться к столу.

— Вы что-то хотели? — прозвучал холодный голос финансиста, буквально пригвождая меня к месту, заставляя замереть и сбивчиво прошептать:

— У нас была назначена…

— У вас была назначена, — все тем же тоном исправил меня преподаватель, и сухо добавил: — и я о ней помню.

Он упорно не смотрел на меня, делая вид, что то, что он видел перед собой занимало его внимание куда больше. Сделав еще несколько шагов вперед, я остановилась буквально в метре от финансиста, по-прежнему не отводя взгляда от его профиля.

— Вы подготовили материалы по проекту?

— Я… я хотела поговорить о другом, — с запинкой проговорила я, чувствуя, как в горле начал образовываться ком, — по поводу того, что было в коридоре, вы…

— О другом будете говорить со своими друзьями, — перебил меня Михаил Дмитриевич, чуть скосив глаза в мою сторону, и качнул головой со словами: — давайте материалы.

Я не была готова уходить отсюда, так и не попытавшись нормально поговорить, поэтому проглотив упреки финансиста и стараясь не обращать внимания на его ледяной тон, режущий буквально по живому, я, доставая бумаги, насколько это возможно спокойно, произнесла:

— Хорошо, у меня есть структура и основные пункты к каждой части.

Я молча положила листы на стол, выжидательно смотря на преподавателя.

Финансист удерживая стопку в одной руке, быстро пролистывал страницы, при этом никак не изменяясь в лице — ни одной эмоции, ни единой, даже капли интереса или былого гнева.

Сейчас я была бы рада хоть чему-то, отдаленно показывающему, что Михаил Дмитриевич все же человек, а не бездушная статуя, но вместо этого я снова слышу бесстрастный голос преподавателя:

— Неплохо, продолжайте, — финансист спокойно положил бумаги на стол и отодвинул их на самый край.

Подождав несколько секунд и чувствуя, как перепонки сейчас лопнут от звенящей тишины, я судорожно проговорила: