Настроение населения внушало еще больше опасений, чем настроение духовенства. Под влиянием «столицы» оно тотчас же усвоило себе в отношении такого епископа, как Жерар Гросбекский, совершенно независимое поведение, которое оно вынуждено было очень сдерживать во времена прелатов, назначавшихся Карлом V. Союз 1518 г. был, правда, возобновлен 24 августа 1569 г., но было совершенно ясно, что его сохранения желал только князь-епископ. Для укрепления своей власти он охотно прибегнул бы к поддержке герцога Альбы, и если бы капитул и штаты предоставили ему свободу, то он разрешил бы ему во время похода принца Оранского разместить свои гарнизоны в Льежском духовном княжестве[729]. Как по политическим, так и по религиозным соображениям он выдавал себя за отчаянного «исианофила». Однако это создало противоречия между ним и его подданными, и в 1576 г. он сам с грустью констатировал, что из-за его преданности католическому королю он стяжал себе неприязнь своего собственного народа[730].
Действительно, деспотизм герцога Альбы внушал льежцам ужас и отвращение, которые тем более понятны, что их собственные политические свободы сохранились почти в полной неприкосновенности. Они все время выказывали живейшее сочувствие жертвам грозного герцога Альбы. Граф Эгмонт и граф Горы были здесь не менее популярны, чем в Нидерландах, и не меньшую ненависть питали здесь также к испанцам[731]. Грубый деспотизм, свирепствовавший по ту сторону их границы, еще более усиливал их традиционную привязанность к политической независимости, которая казалась им под угрозой из-за сочувствия Жерара Гросбекского брюссельскому правительству. Вследствие эксцессов последнего им становилась подозрительной и власть епископа, — и они полагали, что усиление прерогатив их князя-епископа грозит неминуемо ввергнуть их в рабство.
Рост благосостояния «столицы» давал ей возможность разговаривать твердо и властно и своим примером поднимать дух всей страны. Благодаря спокойствию, царившему здесь со времени благодетельного правления Эбергарда Маркского, она превратилась в промышленный центр, пожалуй самый оживленный во всей западной Европе. Шахты ее каменноугольных копей в 1573 г. проникли уже на такую глубину, что выдвинуто было обвинение, будто из-за них иссякают источники, питающие городские колодцы[732]. Число кузнецов и оружейников в городе росло с каждым годом. Множество эмигрантов, прибывших из Нидерландов, еще более увеличило население города. По словам Маргариты Валуа, в 1577 г. Льеж превосходил Лион по величине и числу жителей[733], и в 1601 г. предполагалось увеличить число его городских районов с 5 до 9[734]. Его рабочие предместья — Сент-Маргерит, Сент-Гертруд, Сент-Вальбюрж, Сент-Вероник, Сен-Венсен, Сент-Фуа, Сен-Ремакл, — тянувшиеся вдоль берега Мааса и взбиравшиеся на холмы, окаймлявшие реку, выходили далеко за его пределы. В пригородах Льежа было рассеяно множество оружейных заводов, каменноугольных копей и доменных печей. Другие находились в местностях между Самброй и Маасом. На востоке в Франшимоне стоял грохот от ударов железных молотов. Растущая слава целебных источников Спа привлекала больных со всех концов Европы; в начале XVII в. эту воду стали вывозить в бутылках[735], и эта новая торговля содействовала развитию недавно освоенного стекольного производства. В долине Ведры в округе Вервье стало все быстрее развиваться текстильное производство. Все это движение направлялось к столице, откуда текстильные изделия, привозимые со всех концов страны, отправлялись по Маасу к голландским портам. Из фламандских частей графства Лоз в Льеж прибывало в поисках работы столько людей, что пришлось устроить для них в соборе св. Ламберта отдельное богослужение на фламандском языке[736].
Таким образом в то время как население Бельгии неуклонно уменьшалось и она все более оскудевала, Льежское духовное княжество быстро развивалось благодаря своему немногочисленному, но трудолюбивому населению, энергия которого вызывала восхищение иностранцев. И хотя их поражала в то же время его склонность к раздорам, но этот упрек по-своему еще резче подчеркивал избыток его энергии[737].
Расцвет льежской промышленности ясно свидетельствовал о том, что она порвала с экономическими традициями средних веков. Городской партикуляризм и цеховой протекционизм сохранились лишь в тех местностях, куда не проникли еще новые формы промышленного производства. Динан, где производство медных изделий было в таком цветущем состоянии до XV в., и города Лозского графства, пользовавшиеся когда-то плодами процветания брабантской суконной промышленности, никак не могли избавиться от организации производства, укоренившейся в них веками. Их цехи по-прежнему продолжали строжайшим образом регламентировать все производство, обрекая его — вопреки стараниям некоторых новаторов — коснеть в рутине и терять постепенно свои рынки сбыта к вящей выгоде конкурентов, более приспособившихся к новым требованиям. Отмеченная нами выше противоположность во Фландрии между молодой сельской и старой городской промышленностью[738] не менее резко обнаруживалась и в Льежском духовном княжестве. Суконное производство Вервье например походило на суконное производство Гондсхота и Армантъера не только по сорту своих легких сукон, но кроме того они необычайно похожи были друг на друга внутренней организацией производства. Действительно, подобно своим фламандским конкурентам, суконное производство в Вервье никогда не знало цеховой системы. Занятые в нем рабочие были простыми наемными рабочими, работавшими в городе или в деревне на купцов-суконщиков. Капитализм, а вместе с ним экономический индивидуализм и пролетариат были к концу XV в. его отличительными чертами и необходимым условием его успехов.
По такой чрезвычайно простой организации, которая могла легко утвердиться в этом арденском городке без прошлого и без традиций, нельзя было встретить в Льеже, где продолжительное прошлое историческое развитие не могло не отразиться на новых тенденциях. 32 цеха, образовавшиеся в «столице» в средние века, не исчезли к тому времени, когда бурное развитие каменноугольной, оружейной и металлургической промышленности совершенно изменило облик города. Но хотя они и сохранились в прежней форме, зато они совершенно изменились по духу. Они утратили почти всякое экономическое значение, превратившись в политические организации.
Уже с конца XIV в. надо было принадлежать к какому-нибудь цеху, для того чтобы пользоваться всеми городскими привилегиями. Каждый из 32 цехов охватывал в связи с этим, помимо ремесленников в тесном смысле этого слова, множество патрициев, купцов и рантье, совершенно чуждых той отрасли промышленности, название которой носил цех. Это положение вещей с течением времени становилось все яснее, и цехи все более и более утрачивали руководство организацией труда. Не претендуя на то, чтобы, как например в Брюгге, организация труда подчинялась их регламентации, они вместо этого сами без особого труда приспособлялись к се требованиям. У них не наблюдалось той замкнутости, которая присуща была цеховой системе. Вступление в цех было необычайно легким; его свободно получали все желавшие этого, как иностранцы, так и горожане. Появление новых отраслей промышленности не влекло за собой создания новых ремесленных организаций. Они распределялись по существующим цехам, не будучи вынуждены вследствие этого подчиняться их вмешательству. Так, например, оружейники, в зависимости от того, занимались ли они изготовлением стволов аркебузов или ружейных дул, распределялись среди плотников или среди «кузнецов», и это нисколько не затрагивало ни в чем их интересов. Объяснялось это тем, что цеховая юрисдикция потеряла свою прежнюю силу. Городской совет постепенно отнял ее у цехов; мастера и присяжные цехов выступали теперь уже не как представители особых профессиональных групп, а как представители тридцати двух организаций, обнимавших все городское население. Словом благодаря могучему экономическому оживлению «столицы» сметена была средневековая организация производства, приспособленная к условиям небольшой местной промышленности и совершенно непригодная для увеличившейся в 10 раз производительности новых экспортных отраслей промышленности. Наемный труд, вызванный к жизни капиталистической организацией этих отраслей промышленности, проник в старые цехи, подобно тому как новое вино вливается в старые меха.
