В то время как гентцы под влиянием кальвинизма откололись от «объединения всей страны», их крайняя позиция вызвала в большинстве валлонских провинций католическую реакцию, которая вскоре должна была привести также к отрыву их от общенационального дела и позволить Александру Фарнезе снова завоевать южную часть Нидерландов.

Глубоко ошибочно было бы искать причины этого поворота в различии обычаев и языка романского и фламандского населения. Связанные на протяжении веков общностью своих судеб, интересов и учреждений различные территории Бельгии свыклись со строем, который, охраняя индивидуальные особенности каждой из них, в то же время внедрил в них культуру, основные элементы которой одинаково упрочились как по северную, так и по южную сторону от языковой границы. Юниус с убедительно доказал это в 1574 г.[460] Достаточно, далее, вспомнить, что как только начались волнения, со всех сторон посыпались требования о восстановлении Бургундского государства, чтобы показать, что все 17 провинций сохранили желание жить, как и раньше, вместе. Об их стремлении к сохранению единства свидетельствовали также изречения и надписи на их медалях и монетах: «Viribus unitis», «Belgium, foederatum», «Concordia res parvae creseunt». Повсюду вплоть до 1578 г. твердили лишь об «общей родине» и «общей защите» против «общего врага». Непрерывно заседавшие генеральные штаты, Гентское примирение, обе Брюссельские унии еще более укрепили «объединение всей страны».

Кроме того возникает вопрос, на какое нарушение их национальных интересов фламандскими провинциями могли ссылаться валлонские провинции. Каждая из них одинаково пользовалась правом одного голоса в генеральных штатах; в государственном совете они были даже более широко представлены, чем это соответствовало их значению: дебаты в генеральных штатах велись на их, т. е. французском, языке. Наконец, на всемогущем принце Оранском, несмотря на его длительное пребывание в Голландии, сохранилась явная печать его воспитания при бургундском дворе. У него были привычки высшей знати, и подобно ей он считал своим родным языком французский. К величайшему своему изумлению гентцы видели, как во время пребывания в их городе в 1580 г. он отправлялся на проповедь в валлонскую церковь[461]. В его ближайшем окружении наряду с французами — разными Дюплесси-Морнэ, Ла Ну, Лангэ — можно было встретить лишь валлонов вроде Лембра, Долена, Тафена, Виллье и т. д. или офранцузившихся фламандцев вроде Марникса. При этих условиях — да и в том случае, если бы валлонские провинции обнаруживали подозрительность и недоверчивость, чего на самом деле не было, — непонятно, что могло вызвать с их стороны хотя бы малейшую враждебность по отношению к фламандским провинциям[462].

Но расхождение, которое не могло быть вызвано национальным вопросом, было вызвано религиозной проблемой. Отпадение валлонских провинций или, вернее, большинства валлонских провинций обусловлено было не расовой, а религиозной борьбой. Они откололись от своих соотечественников лишь во имя защиты своей католической веры от торжествующего кальвинизма.

Однако с первого взгляда их поведение легко могло показаться странным. Как объяснить их примирение с испанским королем, тогда как 13 лет назад они дали кальвинизму первых в Нидерландах борцов против него? В 1566 г. мелкое дворянство Артуа и валлонской части Фландрии было особенно широко представлено среди гёзов, восстание иконоборцев началось в районе Армантьера и Турнэзи; наконец, Валансьен был военным плацдармом протестантов, и пришлось прибегнуть к осаде его, чтобы сломить его упорство.

Но католическая реакция, последовавшая за взятием города, и в особенности беспощадная суровость герцога Альбы покончили с этим движением. Эшафоты нигде не произвели таких опустошений, как в Валансьене и Турнэ. Точно так же никакие другие города не дали лесным, а затем и морским гёзам столь значительных кадров. Эмигранты южных провинций приняли деятельнейшее участие в деле защиты Голландии и Зеландии. Они принесли туда тот военный дух, который начиная с XV в. сделал Генегау и Артуа колыбелью национальной армии.

Разумеется, не все еретики покинули валлонские провинции. Но отчаявшиеся, вынужденные скрывать свою веру и не имея возможности организоваться, они сохранили верность своим убеждениям, лишь повинуясь голосу своей совести и потеряв всякую надежду. В довершение всего оттесненные на юг Франции гугеноты не в состоянии были больше оказывать им какую бы то ни было помощь. А те из них, которые начиная с 1572 г. стали все более широким потоком прибывать для продолжения борьбы в Нидерланды, устремлялись морем в Голландию и Зеландию и не обнаруживали больше никакого интереса к разбитому и сложившему оружие кальвинизму валлонских провинций.

Но под влиянием хода событий, последовавших за смертью Рекесенса, кальвинизм опять поднял голову. Как в Брабанте, так и во Фландрии протестанты Артуа, Турнэзи, Генегау и области Лилля с жаром принялись за патриотическую агитацию. Они организовали в городах демократически-оранжистскую партию. То же зрелище, которое мы видели в Брюсселе в 1577 г., можно было наблюдать в основных чертах и в Аррасе. И здесь простой народ требовал войны с испанской тиранией до победного конца и здесь также приверженцы монархомахов и незначительная группа протестантов увлекли за собой католические массы бедного люда. Артуаские адвокаты Крюжоль и Госсон были точными копиями Лисвельта и его соратников. Подобно им они прибегали к советам Марникса, Вил лье, оранжистских агитаторов; подобно им они составили списки подозрительных лиц; и наконец, так же как и они, создали наряду с городским советом или, вернее, над ним комитет общественной безопасности, комитет 15-ти, явное подражание брюссельскому комитету 18-ти[463].

Но шансы патриотов были гораздо менее благоприятны в валлонских провинциях, чем во фламандских. Они не только были слишком удалены от основной массы оранжистских сил[464], но и сопротивление, которое они должны были преодолевать, было здесь особенно серьезным. Прежде всего в Генегау, в Артуа и в области Лилля духовенство было гораздо богаче и влиятельнее, чем во Фландрии или в Брабанте. Кроме того создание новых епископств не произвело в этих краях таких глубоких потрясений, как в северных областях, и не породило здесь того недовольства, которое восстановило против Испании стольких брабантских аббатов. Напротив, реорганизация католической церкви привлекла здесь духовенство на сторону короля. Аррасский епископ Матье Мулар и Сен-Ваастский аббат Иоанн Сарацин всеми силами добивались соглашения с дон Хуаном и создали для борьбы с патриотами «иоаннитскую» партию. Все дворянство без исключений присоединилось к ней, ибо, освободившись от всех кальвинистов в результате их эмиграции, оно стало теперь сплошь католическим. Разумеется, оно осталось верным национальному делу и сохранило свое прежнее враждебное отношение к испанцам. Но поворот событий после прибытия принца Оранского в Брюссель, растущее влияние демократии, арест гентцами герцога Арсхота и епископов и бессилие, до которого принц Оранский довел эрцгерцога Матвея, постепенно охладили энтузиазм дворянства, ввергли его в беспокойство и, наконец, как выражался Понт-Пайен, внушили ему ненависть «к бесподобному патриотизму»[465]. После сражения при Жамблу духовенству нетрудно было. склонить его к мысли о необходимости примирения с королем.

Подобные настроения обоих привилегированных сословий валлонских провинций представляли тем большую опасность, что их общественное влияние здесь было особенно значительным. Городское население Генегау представлено было в собрании генеральных штатов одним только городом Монсом, так как Валансьен и Турнэ составляли каждый отдельную провинцию, В Артуа, преимущественно земледельческой стране, Аррас, Сент-Омер и Бетгон не могли обеспечить преобладание городским элементам. Словом, хотя валлонские патриоты и оранжисты и были проникнуты тем же духом, что и фламандские патриоты, но благодаря политическим обстоятельствам и социальной обстановке, в которой они действовали, им приходилось преодолевать гораздо более сильное сопротивление. Это сопротивление дало себя знать уже в феврале 1578 г., и надо признать, что оно проводилось с большой ловкостью. Оранжисты черпали свои силы в национальном единении. Будучи сильны благодаря тому, что они опирались на «объединение всей страны», они неизбежно должны были потерпеть крах в тот момент, когда рушатся внутренние связи этого «объединения» и оно перестанет их поддерживать. Однако, чтобы разрушить союз провинций, достаточно было распустить генеральные штаты. Король обнаружил большую проницательность, когда он в свое время настаивал на запрещении созыва этого громоздкого собрания, являвшегося в глазах Испании органом и символом «общей родины». Это оно было источником всех зол. Это оно, не будучи в состоянии сопротивляться приказам патриотов, давало им возможность прикрываться видимостью законности и вовлекать страну в политику, орудием которой были низшие слои населения и кальвинистские устремления которой проступали со все большей четкостью. Эти соображения побудили штаты Артуа или, точнее, духовенство и дворянство штатов Артуа потребовать 7 февраля 1578 г. закрытия генеральных штатов. Несколько дней спустя, 1 марта, они предложили заключить мир с дон Хуаном, а 6 марта штаты Генегау присоединились к их мнению.