Вместо этого он неожиданно получил известие (24 августа) о Варфоломеевской ночи. В мгновение ока положение изменилось. Избиение гугенотов и смерть Колиньи разбили все надежды принца и спасли герцога Альбу. После тщетной попытки прорвать блокаду Монса (11—12 сентября) Вильгельм Оранский отступил, покинув город, который капитулировал 21 сентября. Но он не избрал на этот раз опять, как в 1567 г., дорогу на Дилленбург. Он удалился на территорию, занятую гёзами, окончательно решив «отныне сделать своим местопребыванием Голландию и Зеландию и найти здесь свое последнее успокоение».

Как только принц Оранский перенес свое местопребывание на север, восстание голландских и зеландских городов перешло в революцию. Испанцы с полным основанием считали Вильгельма Нассауского воплощением и даже душой, восстания против Филиппа II. Со времени его прибытия в Энкгейзен в 1572 г. и до его убийства в 1584 г. он весь отдался своему делу и тоже мог с полным правом применить К себе мужественный девиз Марникса: «отдохнешь где-нибудь в другом месте». Будучи заурядным полководцем и отлично зная это, он больше не появится на поле сражения и все свое дарование развернет в политике. В борьбе с неслыханными трудностями, в невероятных перипетиях одной из самых необычных войн, какую только видела Европа, его ум и его характер оказывались на высоте событий. Когда все падали духом, его героическая настойчивость возвращала им мужество. При самых запутанных обстоятельствах его ясный ум умел найти необходимые выходы и решения; он умел с изумительной гибкостью изменять свои методы действий, перейти от одного союзника к другому или завязать сразу несколько интриг и отвечать на хитрость хитростью.

Поставил ли он себе с самого начала определенную цель? На это невозможно дать ответа, и сам он несомненно не мог бы ответить на этот вопрос. В самом начале его оппозиция Филиппу II — это оппозиция крупного вельможи, принца, который отказывается быть только подданным. Она напоминает— только в большем масштабе — борьбу Филиппа Клевского с Максимилианом[313]. Но во второй половине XVI в. политика знати не могла уже больше бороться с абсолютизмом. Ей нужны были союзники, и потому она стала искать себе опоры в народе. В борьбе с Испанией она выступала в защиту прав Бургундии, в борьбе же с королевской властью она апеллировала к привилегиям и к генеральным штатам. Эта политика, усвоенная Вильгельмом Оранским уже при Маргарите Пармской, приняла более определенный и ясный характер при герцоге Альбе. Чем больше его противник попирал ногами конституцию страны, тем решительнее принц выступал в защиту ее и тем определеннее национальные соображения стали у него брать перевес над соображениями частного характера.

Таков был принц Оранский в то время, когда он бежал в Голландию, и таким он останется надолго. Он видел в Голландии и Зеландии лишь оплот, откуда он сможет продолжать борьбу, в которую он ввязался слишком открыто, для того чтобы теперь можно было отступить. Но он не отождествлял своего дела с их делом. Он видел за их пределами более широкий горизонт. Поддерживая и руководя их сопротивлением, он оставался вождем Нидерландов в целом в их борьбе против Испании. Его политика — это политика единства (généralité); она объединяла в его планах в одно целое все 17 провинций и в этом смысле примыкала непосредственно к бургундской традиции. Как сын Карла V и наследник Филиппа Доброго, Филипп II оставался в глазах принца Оранского законным государем. Различие, проводившееся им между королем, которого он признавал, и его правительством, с которым он боролся, не было изворотливым софизмом нерешительного революционера. Разумеется, в 1572 г. он удовольствовался бы таким положением, при котором Нидерланды были бы связаны с австрийским домом лишь простой личной унией и пользовались бы во внутренних делах полной автономией.

Но с течением времени и под влиянием хода событий он дошел до того, что стал добиваться свержения власти Филиппа II в Нидерландах. Вначале он несомненно искренне считал, что стоит на законной почве. Разве тирания герцога Альбы не оправдывала полностью включенное в «Joyeuse-Entrée» право на восстание? Вооруженное сопротивление деспотизму правителя не было несовместимо с признанием верховной власти короля, и это была чистейшая правда, когда «Willelmnslied» вкладывал в уста принца Оранского следующие слова:

«Den Kôning van Ispanien

Heb ik aetljd geert»[314]

Но принц Оранский не мог ограничиться чисто политической ролью. Северные гёзы, создавшие ему положение, которое он отныне должен был занимать, были большей частью ревностными кальвинистами. Без их помощи он ничего не в состоянии был сделать. Его дело полностью зависело от них, как же в таком случае мог он сопротивляться их требованиям? Разумеется, ему стоили огромных усилий уступки, на которые он вынужден был пойти для них, и тот строго религиозный характер, который он должен был ради них придавать своему поведению.

Действительно, в разгар религиозных страстей он оставался верен эразмовскому принципу веротерпимости. Этот лютеранин был скорее по существу своему запоздалым гуманистом. Он осуждал сектантскую нетерпимость гёзов, протестантских священников, кальвинистских изгнанников, находившихся в его окружении. В нем не было ничего от страстной веры его брата Людовика. По-видимому политические соображения, а не внутренние побуждения заставили его открыто признать себя в октябре 1573 г. кальвинистом. Тем не менее и после этого свобода вероисповедания оставалась его идеалом. Он был верен этому принципу не только по личному убеждению, но считал его единственной гарантией успеха своей объединительной политики. Это был в его глазах единственный шанс вовлечь в общее движение реформатов и католиков всех 17 провинций. Он до самого конца не переставал питать эту надежду, осуществлению которой должна была помешать религиозная нетерпимость. Он не понял, что в его время религиозный вопрос стоял выше национального, и потому его усилия неизбежно обречены были на неудачу.

В момент его прибытия в Голландию дело восставших казалось безнадежным. От Франции нечего было ждать после Варфоломеевской ночи, нечего было также ждать и от Германий, после того как Максимилиан II помирился с испанским королем, женившимся на Анне Австрийской. Более расположена была Елизавета Английская, но она была слишком осторожна, чтобы скомпрометировать себя слишком решительной поддержкой восстания. Но самые успехи католицизма укрепили обороноспособность Голландии и Зеландии. Варфоломеевская ночь заставила множество готовых на все гугенотов устремиться в этот край, где протестантизму предстояло подвергнуться грозному нападению. Из Германии и Англии фламандские и валлонские изгнанники — и как раз самая боевая их часть — стекались сюда, чтобы принять участие в борьбе. Все, даже уверенность в том, что нечего рассчитывать ни на какое снисхождение, еще более воспламеняла их боевой дух.

Кроме того отнюдь не было недостатка в денежных средствах. В портовых городах оживилось судоходство, а морские пираты доставляли в избытке призы. Флиосингенские моряки напали недавно на корабли, сопровождавшие герцога Медина Чели, и захватили некоторые из них вместе с находившимися на них денежными суммами. Почти в то же время в их руки попал в устье Шельды флот с богатым грузом, направлявшийся из Лиссабона в Антверпен.

Затем хаос первых дней очень скоро улегся. Уже 15 июля собрались генеральные штаты Голландии и после торжественной речи Марникса объявили принца Оранского штатгальтером (stadliouder). В городах население, поднявшее знамя восстания в пользу гёзов и уволившее или изгнавшее католических чиновников, вскоре успокоилось после своей победы. Муниципальная система осталась без изменений. Состоятельная буржуазия снова взяла власть в свои руки. Единственная перемена заключалась в том, что городские советы (vroedscliappen) состояли теперь из протестантов. Наконец, по мере укрепления нового строя были найдены постоянные источники доходов. Уже одна конфискация церковных имуществ дала обильные денежные средства. Другая часть средств была получена путем повышения ценности денег, увеличения косвенных налогов, обложения ряда предметов потребления. С городов потребовали взносов для участия в покрытий государственных нужд, и некоторые из них из энтузиазма добровольно удваивали свою долю. Введение «лицензий» (lieentes), т. e. налогов на ввоз и вывоз товаров, явилось новым источником доходов. Действительно, имея в своих руках одновременно устья Шельды, Мааса и Рейна, восставшие распоряжались всей внешней торговлей Нидерландов. Торговля, направлявшаяся раньше к Антверпену, теперь стала тяготеть к их портам. Они могли свободно обойтись без других провинций, но последние не могли обходиться без них. Война дала сильнейший толчок развитию голландского и зеландского судоходства, очень оживленного уже в середине XVI в. Под грохот осадных орудий экономическое преобладание перешло к приморским провинциям, и — как это было с Англией во время ее борьбы с Наполеоном — постоянный рост их богатств дал им возможность справиться без ущерба с огромными расходами.