После захвата в 1646 г. французами Валькура народная партия не могла больше бездействовать. В результате настоящего сражения, жертвами которого пало 200 человек[808], выборы передали власть в руки «гринью». По наущению Бекса и Бартела Ролана «столица» смелее, чем когда-либо, оказывала неповиновение князю-епископу. Канцлер Фердинанда был убит, эшевены изгнаны. Юрисдикция обыкновенных судов заменена была юрисдикцией цеховых властей. Духовенство обложено было налогами. Останавливали баржи, шедшие но Маасу, и грабили их.

Но иллюзиям льежской демократии, которые она питала на протяжении 30 лет, вскоре пришел конец. Она не понимала, что своими успехами она обязана была только помощи Франции и Соединенных провинций, а также тому, что Фердинанд Баварский, будучи втянут в войны Германии, не в состоянии был одновременно решительно обрушиться на нее. Вожди народной партии, находившиеся в плену узколобой местной политики и ослепленные своими страстями, не понимали, что могущество льежской демократии зиждется исключительно на силе ее покровителей и затруднительном положении ее князя-епископа. В действительности она находилась опять точно в таком же положении, как и в XV в., когда, пользуясь соперничество французской и бургундской династии и союзом с Людовиком XI, она считала себя способной оказывать сопротивление Карлу Смелому. Но и на этот раз, как и тогда, иностранные державы поощряли ее и толкали ее вперед лишь из своекорыстных интересов. Настал момент, когда парижское и гаагское правительства, не нуждаясь больше в ее услугах, должны были предоставить ей самой довести до конца свою борьбу с епископом, подобно тому как в свое время Людовик XI бросил ее на произвол судьбы перед лицом ужасного герцога Карла. Мюнстерский и Вестфальский договоры, восстановившие мир между Соединенными провинциями и Испанией и между императором и французским королем, лишили покровителей Льежа всяких оснований поддерживать его постоянные раздоры и позволили епископу, до того занятому на берегах Рейна, обратить оружие против льежцев. Его долготерпению, которое в течение стольких лет усиливало смелость «гринью», пришел теперь конец. 10 ноября 1648 г. Фердинанд объявил, что вое решения оставшихся в Льеже судов лишаются силы. В мае следующего года он запретил повиноваться «решениям», принятым «столицей», и когда эти объявления не достигли цели, он оповестил 28 июня, что вынужден будет прибегнуть к силе. В августе его племянник Максимилиан-Генрих во главе войск курфюршества появился под стенами Льежа[809].

Теперь наконец цехи вынуждены были признать, как неблагоразумна и неосторожна была их политика. Поглощенные своей гражданской войной, они не подумали о том, что сила уступает только силе и что недостаточно заявить о своем нейтралитете, чтобы можно было всегда оставаться в стороне, точно так же, как недостаточно рассчитывать на иностранную помощь, чтобы ее получить. Они были теперь совершенно безоружны перед своим князем-епископом, мнимую слабость которого они до этого в своем неведении презирали, и им ничего больше не оставалось, как подчиниться его воле.

23 сентября 1649 г. избирательная система «столицы» подверглась коренному изменению. Цехи были отныне объявлены неспособными заботиться «о благе и общественном спокойствии» и были лишены участия в назначении городских властей. Оба бургомистра и 30 присяжных города избирались теперь поровну по списку из числа 44 лиц, указанных князем-епископом и городским советом. Судебная власть совета была уничтожена и передана эшевенам. 32 цеха потеряли право собираться даже для вотирования налогов и утратили, следовательно, возможность ставить в зависимость от своих решений взимание налогов, принятых всеми тремя штатами страны[810]

Таким образом дело республиканской свободы, которой льежцы благодаря обстоятельствам могли так долго пользоваться в обстановке гражданской войны, потерпело поражение от князя, который оказался сильнее их. Силы «столицы» были слишком незначительны по сравнению с силами Фердинанда Баварского. Разумеется, она могла бы защититься от своего князя-епископа, если бы он вынужден был воевать, опираясь только на свои собственные ресурсы, и ей, пожалуй, удалось бы даже заставить его признать себя вольным имперским городом. Но соображения европейской политики, побудившие назначить ей в качестве епископа могущественного кельнского курфюрста, тем самым решили ее участь. Ей удалось лишь временно отдалить ее благодаря международным столкновениям, в которые она была втянута и которые дали ей возможность опереться на корыстную помощь со стороны врагов габсбургского дома. Не будучи в состоянии навязать свою волю князю-епископу, эта крайне малочисленная демократия могла действительно существовать лишь до тех пор, пока царили хаос и беспорядок. Она жила сегодняшним днем, увлекаемая своей бурной энергией, истощая свои силы в партийной борьбе и не будучи в состоянии создать ничего прочного, ничего длительного. В обстановке постоянных насилий, чинимых толпой, которая неспособна была сама управлять собой, существование нормального правительства стало совершенно невозможным. «Гринью» не только непрерывно восставали против князя-епископа, но, желая диктовать свои законы штатам страны, они приходили в столкновение с самим княжеством. Если бы такое положение дел затянулось надолго, оно грозило в конечном итоге гибелью страны или распадением ее на части. Победа Фердинанда Баварского избавила ее как от того, так и от другого. Одним словом, восстановление княжеской власти было лишь реставрацией государственной власти.

Впрочем, князь-епископ не злоупотребил своей победой, которая ему легко далась. Он сохранил в силе привилегии «столицы» и привилегии страны и не покусился в интересах абсолютизма на уничтожение традиционных учреждений страны. Тем не менее с льежской конституцией произошло теперь то же, что и с бельгийской. Сохранив свои старые формы, она все более и более проникалась теперь монархическим духом. Она всецело зависела теперь от князя-епископа, подобно тому как и сам город Льеж находился теперь под постоянной угрозой цитадели, построенной Фердинандом в 1650 г. на возвышенности Сент-Вальбгорж.

В период длительного спокойствия, наступившего вместе с 12-летним перемирием, Соединенные провинции и католическая Бельгия окончательно превратились в две страны с совершенно различными национальностями и приобрели свои характерные особенности. Выявлявшиеся в них противоположные стремления, свободному развитию которых до сих пор мешала война, ярко обнаружились теперь в культурном развитии каждой из них. В то время как Нидерландская республика проявляла свое протестантское рвение в борьбе арминиан и гомаристов, а свою политическую активность в борьбе принца Оранского с генеральными штатами, ее экономическая жизнь развивалась необычайно бурно в самых различных направлениях. И к тому времени, когда она стала первейшей морской державой и первой капиталистической страной в мире, развернулись также и ее духовные силы, вызванные к жизни общим подъемом буржуазного общества и поощряемые примером блестящей плеяды бельгийских кальвинистов, явившихся искать себе пристанища на ее гостеприимной земле. Это бурное духовное развитие выразилось в наступившем расцвете науки и литературы, который вскоре однако далеко превзойден был расцветом искусства.

Рембрандт родился в Лейдене, в 1606 г., за два года до окончательного переселения Рубенса в Антверпен. Уже одно только сопоставление этих двух великих имен со всей резкостью подчеркивает контраст между северными и южными Нидерландами. Действительно, подобно полотнам Рубенса, Бельгия XVII в. была католической и монархической. Она находилась всецело во власти католической церкви, тесно связанной с государем и наложившей на нее свой глубокий отпечаток. Годы перемирия церковь использовала для своего внутреннего переустройства и проявила такую же энергию в увеличении числа своих религиозных орденов, своих благотворительных и просветительных учреждений, как и амстердамские купцы в снаряжении флотов и в создании факторий. Постройка новых монастырей и сверкающих красновато-желтых церквей в стиле барокко преобразила внешний вид городов. Университеты Луверна и Дуэ прониклись духом строжайшей ортодоксии и выказывали абсолютное повиновение папству. Иезуиты открывали школы для сыновей дворянства и буржуазии, а дети из народа получали свое религиозное воспитание в воскресных школах.