Главная причина этих «заблуждений» заключалась в муниципальном устройстве брабантских городов и в частности Брюсселя. Подобно льежским цехам брюссельские «нации» также сохранили за собой право одобрения налогов. И так как они остались верными средневековой традиции и признавали законным лишь единодушно принятое решение, то достаточно было отказа одной из них, для того чтобы парализовать деятельность провинциальных штатов. Но в то время как в Льеже военная слабость епископа заставляла его мириться с этими притязаниями, в Брюсселе государь был слишком силен, чтобы уступать им. Правда, в большинстве случаев он обнаруживал терпение и соглашался вступать в переговоры[1027]. Но иногда ему приходилось давать им предостерегающие уроки. Так было например в 1619 г., когда сопротивление «наций» Брюсселя взиманию налогов истощило в конце концов терпение эрцгерцога. Испанским войскам дан был тогда приказ идти на город, и этого оказалось достаточно, чтобы добиться требуемого согласия и положить конец этой «бараньей войне», этой почти комической пародии на прежние городские восстания, настолько значительна была теперь разница между военной силой государя и силами городов[1028].

Генегау тоже сохранил довольно значительную независимость. Здесь была широко представлена высшая знать, и потому с ней необходимо было обращаться бережно. «Великий бальи», всегда избиравшийся из ее среды, из чувства чести противился «умалению» прав, связанных с его должностью, со стороны центрального правительства[1029]. «Законы» графства, обновлявшиеся им без участия государя, не всегда проникнуты были тем духом послушания, как это желательно было бы Брюсселю. Ввиду множества жалоб пришлось отказаться от реформы суда Генегау, предписанной в 1611 г. Третье сословие, представленное в провинциальных штатах городским управлением Монса, тоже нередко обнаруживало склонность к сопротивлению. Этому положен был конец путем изменения в 1624 г. традиционного способа его пополнения, который, по мнению правительства, был слишком благоприятен для демократических элементов[1030].

Все остальные провинции обнаруживали величайшую уступчивость по отношению к монарху, и их автономию всегда нетрудно было обуздать. Во Фландрию, самую крупную из них, старались вообще не назначать никакого штатгальтера, а во главе ее управления ставился председатель фландрского совета. Лимбург, Люксембург, Артуа, графство Намюрское, валлонская Фландрия и Гельдерн сохранили своих правителей. Но их полномочия были сильно ограничены, и они лишены были всякой военной власти. Коменданты крепостей были полностью изъяты из-под их власти и зависели только от командующих армией. Наконец за ними строго следили судебные советы, назначавшиеся центральным правительством. В 1604 г. граф Берлемон, являвшийся правителем Люксембурга, получил инструкции, на основании которых ему предписывалось запрашивать во всех важнейших случаях мнения членов провинциального совета, «исходя из того, что они являются нашими советниками и министрами, а не вашими»[1031].

Что касается третьего сословия, то его законопослушность была обеспечена благодаря составу городских управлений, избиравшихся под контролем правительства из высших слоев, городского населения. Муниципальное устройство почти везде покоилось на принципах «конституции Карла» 1540 г. Даже сами гентцы так основательно забыли о своих «привилегиях», что воздвигли на Пятницком рынке памятник Карлу V. Некоторые пережитки старой городской демократии остались лишь у «наций» брабантских городов; от старых общинных вольностей осталось лишь то, что не внушало недоверия правительству. Цехи превратились лишь в промышленные корпорации, лишенные всякого права на вмешательство в политические дела и в особенности всяких военных полномочий. Право носить оружие имели лишь «военные братства» и городские части, избиравшиеся из среды состоятельных слоев городского населения. Эти состоятельные граждане тщательно заботились о том, чтобы не тревожить центральную власть, обеспечивавшую им их социальное положение. Поэтому тайный совет не преминул воспользоваться их настроениями, чтобы еще более усилить вмешательство государя в городское управление. В 1592 г. он заявил, что бальи Гента впредь должен пользоваться первым голосом в коллегии городского управления и может появляться в ней по всякому поводу, так что он должен составлять вместе с эшевенами «единую и цельную организацию, задачей которой является служение богу и его величеству и забота о благе и спокойствии названного города»[1032].

Но если король обеспечил себе в провинциальных штатах повиновение третьего сословия, то тем более оно было ему обеспечено со стороны остальных двух сословий — духовенства и дворянства. Действительно, ведь он назначал членов первого и держал в своих руках дворянство путем приманки— раздачи должностей и титулов. Со стороны штатов часто раздавались жалобы, еще чаще они затевали споры по поводу требовавшихся от них налогов, но нельзя было бы привести ни одного примера конфликта между ними и центральной властью. Фландрский советник Марк Гертог был совершенно прав, утверждая в 1598 г., что они состояли из одних лишь «креатур и благонадежных подданных его величества, которые дали полнейшее доказательство своей преданности и у которых нельзя заподозрить никакой задней мысли, что они сделают или предложат что-нибудь, противоречащее служению богу и его величеству или общему благу»[1033]. Впрочем, их послушание было залогом автономии, которой они пользовались. Государь неминуемо отнял бы ее у них, если бы они превратили ее в оружие против него, так что умеренность монархического строя в католических Нидерландах объяснялась умеренностью, проявлявшейся народом при использовании своих политических прав.

На медали, выбитой в 1587 г., поразительно ярко передано изображение экономического положения Нидерландов так, как оно должно было представляться тогда ревностным кальвинистам[1034]. Вокруг эмблем, символизирующих на ее лицевой стороне нищету католических районов, а на оборотной стороне благосостояние протестантских территорий, сделана двойная надпись, объявляющая первую наказанием, возложенным богом на нечестивых, а второе — наградой тем, кто остался верен ему. И действительно, к тому времени, когда Фарнезе завоевал для католической церкви Фландрию и Брабант, обе эти территории, опустошенные годами войны, являли зрелище такого полнейшего запустения, что это напоминало протестантам Соединенных провинций об ужасных бедствиях, которые Иегова, согласно ветхому завету, ниспослал на своих врагов.

На севере плотины были разрушены и морские воды вновь затопили польдеры, которые таким тяжким трудом в течение многих веков были отвоеваны у моря[1035]. От портов Гоуке и Моникереде на берегах Звина в 1594 г. остались одни лишь развалины[1036]. Внутри Фландрии множество заброшенных и одичавших полей поросли мхом и диким кустарником. Гентский летописец Ян ван ден Вивере рассказывает, что в 1585 г. нельзя было решиться отойти на расстояние мили от города, не рискуя подвергнуться нападению волков[1037], и еще через 15 лет множество волчьих стай бродило в Фюрнском кастелянстве[1038]. Шайки грабителей опустошали деревни, и дело дошло до того, что в 1589 г. пришлось издать приказ о том, чтобы вырубить все деревья на протяжении семисот футов вдоль дорог и рек, так как они являлись убежищем для воров и убийц[1039]. Набеги голландского гарнизона из Остенде на деревни окончательно лишали их всякой безопасности. В 1604 г. фландрские провинциальные штаты писали, что «притеснения, взяточничество, непорядки и обирание бедных крестьян так велики и чрезмерны, что стон стоит и вопли о мщении возносятся к богу; они в полном отчаянии как от того, что этому не видно конца, так и от слишком мягких наказаний, которые налагаются за эти преступления»[1040]. Даже в районе Гента едва ли десятая часть полей была засеяна, и в 1592 г. каждому разрешалось возделывать для себя земли, оставленные их собственниками[1041].