Своим пламенным благочестием Изабелла превосходила своего мужа. Она доказала это уже с первого момента своего прибытия в Люксембург, когда она, к величайшему изумлению вельмож из ее свиты, оставшихся в седле, вышла из коляски преклонить колени перед крестом процессии, явившейся приветствовать ее[987]. Рубенс считал ее святой. Она не могла начать писать письма, не поставив сначала на бумаге изображения креста[988]. Если молодой испанский принц бывал болен, она посылала ему чудотворных порошков[989]. Со времени своего вдовства она показывалась на люди лишь в облачении францисканской монахини, до изнеможения ходила с религиозными процессиями и предавалась в тиши уединения продолжительным молитвам, спала в эти ночи на голом полу и блюла строжайший пост. Ее ничто так глубоко не радовало, как успехи религии в Бельгии. Она наивно верила всему, что ей рассказывали по этому поводу. Так, в 1603 г. она писала герцогу Дерме, что в предписанных для юбилейного года религиозных церемониях принимало участие 1 830 тыс. чел.[990].

Впрочем ей достаточно было оглянуться кругом, чтобы увидеть множество признаков народного благочестия. Иконы божьей матери в Гале и Сихеме привлекали к себе паломников почти в таком же огромном количестве, как и икона божьей матери в Монтэгю. В 1615 г. во время чумы жители Монса попросили дать им на время из Гента мощи святого Макария и прислали одного аббата в залог возвращения их[991]. В 1634 г. городское управление Лилля посвятило город пресвятой деве Марии, чтобы возблагодарить ее за помощь, оказанную городу в борьбе с ересью[992]. Сельские местности покрылись часовнями, голгофами и изображениями крестного пути Христа. Все слои населения смешивались в толпе, приходившей помолиться, преклонив колена перед чудотворными алтарями, высившимися во всем блеске их новых и пышных украшений, возложенных на них по обету. Проповеди, предписанные для юбилейного года, религиозные церемонии и девятидневные молитвы заменяли светские развлечения, устраивавшиеся некогда «камерами реторики». Разыгрывавшиеся в иезуитских школах трагедии почти всецело заменили театральные представления. Литература занималась почти исключительно назидательными сюжетами, и даже старый Юст Липсий взялся за перо, чтобы прославить в латинских стихах Diva Virgo Hallensis. Редко можно было встретить семью, среди членов которой не было хотя бы одного монаха В то время как население городов оставалось неизменным или уменьшалось, население монастырей бегинок, этих духовных городов, выросших внутри светских городов, непрерывно возрастало. Но и среди городского населения было множество «благочестивых дев», «kwezels» (молельщиц), «сестер-прядильщиц», которые добровольно отдавали все свои силы заботам о содержании и украшении церквей, обучению катехизису, уходу за больными и погребению покойников. Как и в средние века, мистицизм доходил иногда до крайних пределов. Аскеты и реформаторы вроде Жанны Делелоэ, Сервация Лерюэля и Иоанна Берхманса напоминали Марию Уаньи и Ламберта Косноязычного XII и XIII вв. и подобно им еще при жизни приобрели славу святых. Одновременно и светская жизнь прониклась тем деятельным и мягким благочестием, законченным образцом которого до наших дней является «Введение в благочестивую жизнь» св. Франциска Сальского. Гильберт Мазий, епископ Буа-ле-Дюка (1594–1614), был одним из друзей Франциска и пропагандистом его идей. В 1630 г. синод мехельнского архиепископства постановил перевести для священников на латинский язык важнейшие сочинения этого женевского епископа[993].

Государственное устройство[994]

Несмотря на общность исходного пункта, развитие государственных учреждений католических Нидерландов и Соединенных провинций с конца XVI в. шло совершенно различными путями. Противоречия между ними, как нетрудно заметить с первого же взгляда, сводились к противоречию между двумя принципами, существовавшими рядом, но не объединявшимися в конституции бургундского государства, а именно между принципом верховной власти государя и принципом территориальной независимости.

От первого принципа в Нидерландской республике, разумеется, ничего не осталось. После крушения неудачной попытки Вильгельма Оранского спасти с помощью герцога Анжуйского по крайней мере внешнюю видимость монархической власти Утрехтская уния представляла собой лишь союз независимых провинций. Правда, единство действий было здесь обеспечено благодаря собранию генеральных штатов, непрерывно заседавших с 1593 г., и благодаря некоторым центральным учреждениям, созданным по образцу аналогичных учреждений Бургундского государства, например, «Raad van Staat», «Ontvanger Generaal» и «Rekenkamèr» (государственный совет, генеральный приемщик, счетная палата).

Правда также, что сыновья Вильгельма Оранского в качестве «stadhonders» (штатгальтеров) большинства провинций, в качестве членов государственного совета, главнокомандующих сухопутными и морскими силами страны пользовались влиянием, которое при Морице и в особенности при Фридрихе-Генрихе очень походило на власть государя. И тем не менее бесспорно, что каждая из 7 провинций унии составляла в правовом отношении особое государство. Каждая из них пользовалась в собрании генеральных штатов одинаковым правом голоса, и единогласие, требовавшееся при решении всякого вопроса, в соединении с обязательным наказом депутатам, являлось лучшей гарантией против политического партикуляризма. «Общность» держалась по существу исключительно свободным соглашением членов союза, преимуществами, которые она им давала, и помощью, которую она им обеспечивала. Но через сколько кризисов, испытаний и конфликтов пришлось ей пройти! В этом союзе, казалось, было так мало порядка, его действия были так затруднены, что иностранцы все время ждали его распадения, которое произойдет либо стихийно, либо вследствие насильственного переворота принца Оранского. По мнению испанцев, союз держался только войной, и многие из них были убеждены, что 12-летнее перемирие приведет к окончательному развалу его из-за внутренних неурядиц. В конечном счете только Голландия благодаря своей экономической мощи, благодаря энергии и предприимчивому духу своего населения, благодаря его кальвинистскому рвению, его национальной гордости и уверенности в себе самом спасла унию и обеспечила ей место среди великих европейских держав. Несравненно более богатая и более населенная, чем другие союзные провинции, она сумела подчинить их своей гегемонии и в опасные моменты сумела сохранить их связь друг с другом. Она спасла своей силой слабость всего объединения. Благодаря ей принцип независимости отдельных территорий не развился до своих крайних пределов и не вверг в конце концов весь союз в бездну хаоса.

В католических Нидерландах, наоборот, слабость народа сопутствовала порядку и правильному функционированию государственных учреждений. Монархический принцип явился здесь гарантией единства, недостававшего Нидерландской республике. Хотя теоретически провинции продолжали составлять отдельные государства, но фактически их принадлежность одному и тому же государю и их одинаковое подчинение центральному правительству оставляли за ними лишь видимость их прошлой независимости. Власть государя настолько же полностью утвердилась у них, насколько она полностью исчезла у их северных соседей.

В действительности они отнюдь не добровольно примирились с этим положением. Когда в 1579 г. валлонские провинции снова вернулись под власть Филиппа II, они стремились, как мы видели, лишь к восстановлению католицизма, но отнюдь не к реставрации абсолютизма. Аррасский договор ограничивал, в связи с этим, насколько только было возможно, права государя за счет расширения прав страны. Валлонские провинции возвращались назад под высокую руку короля, но они хотели видеть его бессильным и безоружным. Место, отводившееся ему в конституции, предоставляло ему не больше власти, чем имел эрцгерцог Матвей под контролем генеральных штатов или чем та власть, которой должен был пользоваться герцог Анжуйский согласно статьям Плесси-летурского договора.