Подобно тому как эмиграция нидерландских протестантов в прошлом веке явилась толчком к появлению в Англии ряда новых отраслей промышленности, точно так же в результате выселения из Англии во время царствования Елизаветы английских и ирландских католиков и без того уже очень значительное количество бельгийских монастырей чрезвычайно увеличилось за счет иностранных орденов. Будущий кардинал Вильям Аллан основал в 1568 г. в Дуэ английскую семинарию; в 1592 английские иезуиты обосновались в Оент-Омере и вскоре после этого создали резиденцию в Ватгене, а в 1613 г. иезуитскую школу в Льеже. В 1607 г, сен-ваастский аббат воздвиг на свои средства церковь для английских бенедиктинок в Дуэ; в 1613 г. по предложению эрцгерцога Альберта английские францисканцы были приняты в том же городе. В Антверпене в начале XVII в. находились одна ирландская школа и один монастырь английских монахинь ордена святой Терезы; в Лувене одна ирландская семинария; в Брюсселе — один монастырь английских бенедиктинок. Последние находились также в Камбрэ и в Дюнкирхене, в Ипре же устроились ирландские бенедиктинки. В Дуэ находились шотландские иезуиты и «ирландские приории», в Гравелинге — клариссы и т. д.[966]

К сожалению мы не располагаем почти никакими данными относительно численности и богатств орденов, которыми во время правления Альберта и Изабеллы наводнена была Бельгия. В Лувене с 1597 по 1631 г. население монастырей и университетских школ с 1600 чел. поднялось до 2 180 чел.[967]. В Иире в 1689 г. из числа 13 247 жителей города было свыше 535 монахов и монахинь и 93 чел. белого духовенства[968]. Можно считать лишь очень приблизительными подсчеты Грамея, исчислявшего в 1622 г. число монахов в Бельгии в 60 тыс. чел., которых он распределял между 88 школьными домами, 240 мужскими и женскими монастырями и 135 аббатствами. Согласно этому же автору католическая церковь располагала к этому времени ¾ всей земельной площади в области Камбрэ, половиной земельной площади в Намюрском графстве, ⅓ в Генегау, в графстве Артуа, ⅛ в Брабанте и ^_1/10 во Фландрии[969].

Во всяком случае не подлежит никакому сомнению, что к концу 1625 г. имущества католической церкви достигли таких размеров, что это стало вызывать тревогу населения и даже правительства. При основании всякого нового монастыря требовалось разрешение короля, но фактически большей частью обходились без него. В 1630 г. был издан приказ, возобновленный через 6 лет и повелевавший прекратить это злоупотребление «ввиду широкого распространения во всех частях страны духовных орденов, которые являются чересчур большим бременем для наших подданных»[970]. Другой указ в 1658 г. напоминал, что следует «считать законом и государственным распоряжением постановление, коим не разрешается, да и никогда раньше не разрешалось строить какие бы то ни было монастыри без разрешения государя»[971]. В своих предписаниях кардиналу-инфанту Филипп IV указывал на очень большое число монахов, приезжающих из Франции с целью противозаконно обосноваться в бельгийских провинциях, на непрерывное увеличение числа монастырей, «которые теснят друг друга и умирают, как деревья в саду, где их чересчур много»[972]. В 1638 г. запрещено было дарить неотчуждаемые имущества в пользу церквей и кроме того последним предписано было сообщить государству обо всех церковных приобретениях за последние 30 лет[973].

Эти мероприятия соответствовали желаниям широких кругов населения. В 1629 г. жители Лувена жаловались на то, что духовные общины их города присваивают себе столько земельных участков, что вскоре их совершенно нехватит для горожан[974]. Гент, имевший в 1628 г. уже 20 женских монастырей, заявлял о своем нежелании принимать новые ордена[975]. В Льежской области жители округа между Самброй и Маасом выступили против поселения бригиттинок на их территории, которая, как они заявляли, и так уже чересчур наводнена нищенствующими орденами[976]. В 1633 г. генеральные штаты от имени страны заявили протест против роста неотчуждаемых имуществ[977]. Наконец дело дошло до тою, что сами же монастыри, по крайней мере нищенствующих орденов, старались помешать созданию новых общин из страха, как бы не уменьшились пожертвования, которыми они жили[978].

Чересчур большое число монахов и монахинь было небезопасно и для самой католической церкви. Множество людей вступало в духовные ордена лишь для того, чтобы приобрести таким образом спокойное и обеспеченное существование[979]. В этом можно убедиться, если принять во внимание, что пострижение в монахи особенно часто происходило в периоды экономического упадка страны. Несомненно, что благодаря этому в число монашествующего духовенства попадало множество людей, не имевших к этому никакого внутреннего призвания и чрезвычайно мало интересовавшихся церковной дисциплиной. В 1631 г. епископы вынуждены были констатировать, что многие женские монастыри не соблюдали строго предписанной им замкнутости[980]. Они обвиняли в 1645 г. капуцинов и францисканцев-реколлектов в том, что они злоупотребляют сборами пожертвований, играют с крестьянами в карты, пьют вместе с ними и устраивают сорокачасовые молитвы и религиозные процессии без разрешения епископа[981]. Многие монахи несомненно заменяли благочестие внешними проявлениями его. Несколько позднее (1672 г.) Морильон констатировал, что жители Нидерландов «склонны к ханжеству и даже суеверию»[982].

Двор эрцгерцогской четы с своей стороны сильно содействовал внедрению в страну тех форм благочестия, путем которых южный католицизм старался способствовать разжиганию религиозного чувства. Правда, национальный характер бельгийцев противился тем драматическим церемониям, к которым склонны были в своем мрачном благочестии испанцы, устраивавшие иногда в первое время правления Альберта и Изабеллы процессии самобичующихся, а также кающихся грешников, буквально падавших под тяжестью гигантских крестов, которые они несли на себе, и проповеди охваченных экстазом монахов, окровавленные лбы которых украшены были терновыми венками[983]. Но пример эрцгерцогской четы вызвал вскоре подражание среди дворянства, а затем и среди широких масс населения. Альберт и Изабелла ежедневно проводили несколько часов в молитве и ежегодно отправлялись для девятидневных молитв по обету в собор божьей матери в Монтэгю, базилика которого, построенная на их средства, стала вскоре одной из самых знаменитых святынь страны. В «чистый четверг» они мыли ноги, беднякам в дворцовой часовне[984]. Когда рака с мощами cв. Альберта прибыла из Реймса, эрцгерцог сам нес ее на своих плечах по улицам Монса до церкви кармелиток[985]. С неослабевающим интересом следил он за миссией Грамея, взявшегося собрать в Голландии и Германии реликвии, уцелевшие при разгроме церквей; Альберт позволял ему вымогать у себя значительные денежные суммы, приказывал встречать колокольным звоном и торжественными процессиями иногда очень подозрительные мощи, которые его малощепетильный эмиссар посылал запакованными в ящиках из-под сыра[986].