Пять дней спустя, на основании тайного соглашения герцог Анжуйский обещал принцу Оранскому не только ничего не предпринимать против протестантской религии, но и помочь тому, чтобы провинции, не допускавшие ее до сих пор у себя, не отходили от унии, если протестантская религия будет в них введена генеральными штатами[446].

Таким образом вслед за эрцгерцогом Матвеем герцога Анжуйского также удалось оторвать от католиков и привлечь на сторону оранжистов. Два раза подряд принц Оранский расстраивал планы своих врагов. Он выходил невредимым и еще более сильным из сети интриг, с помощью которых его враги мечтали погубить его. Принц Оранский ловко обошел как графа Лалена, так и герцога Арсхота и заключил союз с тем самым Валуа, которого его враги призывали на помощь против него.

Одновременно, казалось, укрепилось и военное положение страны. Больной, доведенный до отчаяния дон Хуан, сделавшийся подозрительным в глазах Филиппа II и не получавший от него никаких подкреплений, пребывал в полном бездействии. Предпринятая им 81 июля попытка нападения у Рименама на войска, прикрывавшие Антверпен, закончилась крахом. Предстоявшее вступление с севера Иоанна Казимира, а с юга герцога Анжуйского заставило его отступить в лагерь Буж, около Намюра. Здоровье его было подорвано скорее отчаянием, чем усталостью. 1 октября он скончался, пережив крушение всех своих честолюбивых и гордых замыслов. Перед смертью он передал командование армией Александру Фарнезе.

С того времени как правительство успешно подавило восстание 1566 г., католицизм стал бесспорно религией бельгийских провинций. Остатки протестантов бежали с приходом герцога Альбы в Пфальц, Эмден, Англию, либо составили готовые на все отряды лесных гёзов. Несколько позже морские гёзы стали набирать среди этих изгнанников и мятежников экипажи для своих судов. После захвата Бриля и победы кальвинизма в Голландии и Зеландии большинство фламандских и валлонских эмигрантов устремилось в эти места, где каждый мог найти себе применение по своим способностям и своему положению либо на войне, либо в политике, либо в торговле, работая одновременно для торжества своей веры. Чем больше усиливались повстанцы, тем больше сочувствия встречали они у своих единоверцев, так что в конце концов протестантская церковь подчинила себе обе северные провинции совершенно так же, как католическая церковь восстановила свою прежнюю власть в южных провинциях, почти освобожденных от иноверцев.

Но характер религиозного рвения северных провинций отличался от религиозного рвения южных провинций не меньше, чем сами их религии. Насколько рьяны и активны были протестанты севера, настолько же вялы и бездеятельны были католики. Разумеется, среди них было немало истинно верующих, питавших отвращение к ереси. Но только очень немногие из них одобряли войну, затеянную для того, чтобы заставить их голландских и зеландских соотечественников вернуться в лоно католической церкви. Дух прозелитизма, вдохновлявший повстанцев, почти совершенно чужд был законопослушным провинциям. Они остались верны вере своих отцов, но они совершенно не хотели навязывать ее силой отошедшим от нее. Католицизм огромного большинства их населения был традиционным католицизмом, вековой привычкой, укоренившимся давнишним обрядом. Он не доходил до самых глубин души, не затрагивал источников воли. Это отсутствие религиозного пыла, поражавшее всех испанцев, отлично известно было Филиппу II. Создание новых епископств в 1559 г. имело целью победить этот религиозный индифереитизм и привлечь Нидерланды к тому могучему движению за обновление католической церкви, которое началось в связи с надвинувшейся опасностью реформации. Но это крупное начинание не оправдало надежд короля сначала потому, что оно встретило враждебное недоверие, а затем потому, что этому помешали очень серьезные волнения, потрясавшие страну в 1566 г. Всецело поглощенное войной брюссельское правительство не могло поддерживать деятельность епископов. Их добрая воля была в связи с этим парализована, низшее же духовенство по прежнему коснело в своем равнодушии, а религиозное воспитание народа находилось в плачевном состоянии.

К тому же сама Испания немало повредила католической церкви. Чем решительнее герцог Альба, Рекесенс и дон Хуан выдавали себя за защитников католической церкви, тем сильнее была ненависть к ней. Чем серьезнее становилось положение, тем больше росла непопулярность духовенства. Его обвиняли в национальной измене, и его верности мадридскому тирану противопоставляли горячий патриотизм северных кальвинистов. В 1576 г., к тому времени, когда собрались генеральные штаты, в Бельгии не существовало еще протестантской партии, но среди озлобленного нуждой городского населения образовалась уже явно антиклерикальная партия. И эта партия, называвшая своих членов «патриотами», неизбежно должна была ориентироваться на принца Оранского, потому что именно он руководил сопротивлением дон Хуану и Филиппу II. Ясно, что при таких условиях достаточно было малейшего толчка, чтобы обратить эту партию в лагерь протестантизма. В самом деле, революционный путь, на который она вступила, все более и более сближал ее с окружавшими принца кальвинистами и в конце концов привел ее под их руководство. Она отошла от католицизма не по религиозным мотивам и не по внутреннему побуждению. Ее разрыв с ним был неизбежным следствием ее разрыва с королем. Увлекаемая политическими страстями, она выступила из лона католической церкви, чтобы еще энергичнее стать во главе борьбы с испанским режимом. В пылу борьбы она дошла до самых крайних решений. Она избрала себе вождями самых неистовых кальвинистов и стала на путь самых крайних эксцессов нетерпимости и фанатизма. Но если не считать эмигрантов, которые стали во главе ее, новая вера не пустила в ней глубоких корней. Самая неожиданность новообращения явно доказывала непрочность ее. По существу фландрские и брабантские «патриоты» примкнули к реформации лишь из враждебности к католической церкви и представляемому ею социальному строю. Большинство из них объявило себя протестантами лишь из ненависти к королевской власти и папизму.

Именно в Генте это конечное следствие революционной политики обнаружилось с наибольшей силой и повлекло за собой особенно важные последствия. Благодаря перевороту 28 октября 1577 г. власть в городе совершенно неожиданно перешла в руки Рихове, Гембизе и их приверженцев. Мелкая буржуазия, настроенная и в Генте столь же патриотично, как и в Брюсселе, радостно приветствовала этот смелый переворот. Эшевены и совет Фландрии ввиду подобного настроения не решились вмешаться. Беспомощно присутствовали они при уничтожении «конституции Карла» 1540 г. Старые привилегии были опять введены в действие, городское население было опять поделено на три «члена», большой общинный совет (collace) был реорганизован и старшины цехов стали избираться по старинному обычаю. Впрочем, этот возврат к средневековому устройству был лишь обманчивой видимостью и не чем иным, как архаизированным фасадом для прикрытия подлинной действительности. Он не соответствовал уже больше ни социальному строю, ни экономическим интересам населения. Цехи потеряли свою прежнюю силу; ткачи, ставшие третьим «членом» города, насчитывали теперь не больше нескольких десятков человек. Основные массы простого народа, состоявшие из наемных рабочих, остались вне тех стародавних делений, которые опять пытались восстановить.

Под предлогом возврата к привилегиям была сделана лишь попытка низвержения существующего городского строя и устранения власти умеренных католиков и богатой буржуазии. — Лучшим доказательством этого является организация в ноябре революционного комитета 18-ти, взявшего тотчас же в свои руки все управление городом. Несмотря на внешнюю видимость, фактически власть в коммуне принадлежала теперь не средневековой демократии, а диктатуре народных низов. И эта диктатура неизбежно должна была открыть двери протестантизму.