Еще до своего прибытия на север принц Оранский заявил, что он будет управлять лишь в согласии с генеральными штатами Голландии, и, само собою разумеется, он не мог поступить иначе. Но это обещание, которое должно было лишний раз подчеркнуть для всех разницу между его политикой и политикой герцога Альбы, в то же время поставило его перед серьезными затруднениями. Он отнюдь не желал, как мы уже указывали, жертвовать своими планами на будущее ради особых интересов одной только территории. Его целью оставалось освобождение Нидерландов в целом. Он находился, в основном, в том же положении к голландским штатам, в каком некогда были бургундские герцоги по отношению к штатам своих различных провинций. Его политика единства (généralité) и их политика партикуляризма должны были во многих случаях прийти в столкновение. И эти конфликты были тем более неизбежны, что он не мог, как это сделал бы законный государь, потребовать повиновения, основываясь на своем «законном праве». В первое время ему нужны были (изумительная гибкость, необычайное терпение и исключительная ловкость, чтобы сохранить недостаточно определенный авторитет революционного штатгальтера. Лишь с течением времени он сумел добиться безоговорочного признания, сделавшись совершенно необходимым. В октябре 1574 г. ему достаточно было заявить штатам о своем желании подать в отставку, чтобы они стали умолять его остаться на посту правителя. А 20 июля 1575 г. он добился, наконец, объявления себя «главой и повелителем в отношении всего, что касалось охраны и защиты страны». Созданный в помощь ему «земский совет» (Landraad) освободил его кроме того до некоторой степени от постоянного контроля штатов.

К тому же неполнота его власти компенсировалась его Популярностью, и он ревниво оберегал ее. Он старался выказывать добродушие и непринужденность, снискавшие ему симпатии тех городских патрициев, которые пользовались преобладающим влиянием во всей Голландии, без которых он ничего не в состоянии был бы сделать. «Он умеет с ними разговаривать, поддерживать беседу, выпить с ними и разговором склонить их к тому, чего он хочет»[315]. Он приглашал разных людей к своему столу, где рассаживались без соблюдения рангов. Несмотря на то, что он разговаривал со своим окружением исключительно по-французски, он при общении с народом пользовался только национальным языком. Он старался оказывать внимание даже самым бедным слоям населения. Нередко он останавливал на улице простых ремесленников и заговаривал с ними[316]. Благодаря этому он вскоре стал идолом широких масс населения, и их любовь стала самой серьезной опорой его влияния. Даже католики и роялисты восхищались его гуманностью. Перед сдачей Миддельбурга в 1574 г. ожидали, что он прикажет вырезать испанский гарнизон или по крайней мере велит казнить командира его, старого полковника Мондрагона. Но, взяв город, он всех поразил своей мягкостью. Мондрагон «распространялся обо всем этом с величайшей похвалой»[317]. «В том же году, захватив замок одной владетельной особы, некой Вреденбург, он отпустил ее вместе с ее дочерьми на свободу, заявив, что он «ведет войну не с дамами, а с испанцами и их пособниками»[318]. Он требовал от солдат строжайшей дисциплины, приказывал вешать офицеров-грабителей, и при образцовом порядке, царившем среди его войск, еще более бросались в глаза непорядки в королевской армии.

Он сумел заблаговременно удалить из своего окружения фанатиков вроде Датена или кровожадных вояк вроде Люмэ. Вго ближайшие помощники представляли избранную группу людей, отличавшихся ясным умом, прекрасным уменьем вести дела и полемическим талантом. В 1574 г. Рекесенс вынужден был признать, что лучшие умы страны были на стороне принца Оранского. Морильон же с своей стороны заявил, что «он (принц Оранский) слишком тонок для нашей лавочки»[319].

Эти доверенные люди были иностранцами для Голландии, и на это не переставали жаловаться. Это были либо брабантцы вроде Марникса или Юниуса, либо французы вроде Луазелера и Виллье, а впоследствии Ла Ну, Дюплесси-Морнэ, Дюжона и Ланге. Впрочем, все они были кальвинисты. Изгнанные из Нидерландов герцогом Альбой или из Франции ужасами Варфоломеевской ночи, они работали на севере над созданием того протестантского государства, которое стало неосуществимым у них на родине. Благодаря их вмешательству борьба между Испанией и Голландией приняла характер борьбы между двумя диаметрально противоположными политико-религиозными концепциями: монархическим абсолютизмом и государственной религией, с одной стороны, и республикой и свободой совести — с другой.

Перестав опасаться Франции после Варфоломеевской ночи и взятия Монса, герцог Альба мог теперь направить все свои войска на подавление восставших на севере. Несмотря на позднее время года, он решил действовать немедленно; Его армия, достигшая теперь цифры в 40 тыс. чел., давала ему возможность нанести решительный удар. Ему нужны были короткая кампания, молниеносные успехи и самая суровая расправа с восставшими. Действительно, он не смотрел, да и не мог смотреть на них, как на равноправную воюющую сторону. Они были для него изменниками, недостойными никакого снисхождения, поставившими себя вне всяких военных законов. Больше чем когда-либо он рассчитывал теперь на террор, который один только способен отвратить народ от новых попыток к восстанию.

2 октября 1572 г. его войска вступили в Мехельн. Все подозрительные люди бежали; остались одни лишь католики. Но это неважно: город открыл свои ворота принцу Оранскому, поэтому он должен был поплатиться теперь за свое преступление. Кроме того это был великолепный случай удовлетворить испанцев, которые давно уже ждали разрешения разграбить какой-нибудь город, «чтобы напугать другие». А когда им указывали, что «это не принесет любви их народу», то они спрашивали: «а зачем нам быть любимыми?» Настал момент доставить им удовольствие, и герцог отдал им на 3 дня на разграбление Мехельн. «Это был самый жестокий и бесчеловечный погром, какой только знало наше время». Не пощадили" даже церквей и монастырей. На многих улицах ходили но колено, «в перьях из перин, распоротых, чтобы спрятать в них добычу… Когда солдаты ушли, найдено было свыше 100 трупов, спрятанных под вязанками хвороста и в других укромных местах; эти люди умерли от пыток»[320] которым их подвергали.

Из Мехельна армия направилась в Гельдерн, Альба устроил свою ставку в Нимвегене и поручил руководство военными операциями своему сыну дону Фадрику. 12 ноября он появился под стенами Зютфена. После четырехдневного артиллерийского обстрела крепостные валы были взяты штурмом. Герцог приказал «не оставить в живых ни одного человека и даже поджечь некоторые части города, так как он помнил, что благодаря пожару Дюрена император (Карл V) завоевал в течение одного дня весь Гельдерн»[321]. Его приказ был выполнен в точности. Гарнизон и значительная часть городского населения были беспощадно перебиты. Солдаты, подражая свирепости Люмэ, хотели отомстить за пытки монахов из Горкума. Многие из гёзов и гугенотов, находившихся среди защитников этого пункта, были повешены за ноги.

Альба с самого начала мог поздравить себя со своей тактикой. При известии о расправе в Зютфене граф ван ден Берг эвакуировал Гельдерн, а граф Шаумбург, другой шурин принца Оранского, отступил из Фрисландии в Германию. Ряд небольших гельдернских городов — Зволле, Кампен, Гардервик, Гаттем, Амерсфорт — сдались без боя. Но главные силы восставших сосредоточены были в Голландии. В этом тотчас же убедились, как только подошли к границе этой страны. Нарден, «которого никто не захотел бы защищать, настолько он был слаб»[322], встретил дон Фадрика пушечным огнем. Поэтому можно было «с соизволения господня» воздать жителям его заслуженное ими наказание. Ни один из них не остался в живых, сам же городок был предан сожжению. Вслед за этим войска направились по обледенелым полям к Амстердаму, остававшемуся все время верным королю, а отсюда к Гарлему. Против всякого ожидания он оказался готовым к защите.