Таким образом патриотической политике войны и национального единения иоаннисты противопоставили политику партикуляризма и примирения с Испанией. Но тут сейчас же на сцену выступили городские низы. 17 марта вспыхнул мятеж в Аррасе. Эшевены были заперты в ратуше, сторонники мира были заключены в тюрьму, а городских депутатов, принимавших участие в собраниях генеральных штатов, заставили осудить поведение последних. Аналогичные события произошли в Бетюне, в Эре, в Сент-Омере, в Дуэ. Пример гентцев воодушевил валлонские города. Их народные трибуны действовали заодно с ними. Будучи связаны с принцем Оранским, Виллье, Тероном и Марниксом они проявляли готовность сохранить единение хотя бы силой. Госсон заявил в Аррасе, что «откол этих провинций — это все равно, как если бы они правой рукой раздробили свою левую руку»[466].
Чтобы успешно противодействовать духовенству и дворянству, валлонские патриота должны были подобно патриотам севера опираться на армию. Недостаточно было вооружить народ; необходимы были регулярные войска. Не обязаны ли были гентцы своими успехами наемникам, навербованным Рихове? Один аррасский кальвинист, бывший морской гёз, исполнявший в Голландии обязанности капитана, Амбруаз ле Дюк, предложил соотечественникам свои услуги. Его не преминули призвать в город и поручить ему командование 15 военными городскими частями и эскадроном из 50 чел. конницы (март 1578 г.).
До этого времени протестантское меньшинство, руководившее патриотами, тщательно избегало вызвать чем-нибудь недовольство со стороны католиков. Но в Аррасе совершенно так же, как и в Генте, оно перестало думать о какой бы то ни было умеренности, как только увидело, что сила на его стороне. Едва ле Дюк успел водвориться в городе, как в его доме начались протестантские проповеди. На улицах стали распевать псалмы Маро. И, наконец, в довершение полнейшего сходства картины аррасских событий с гентскими революционное настроение сильнее всего захватило «сапожников, башмачников, чесальщиков, ткачей и других ремесленников», поддерживавших комитет 15-ти. Представители народных масс и приверженцы реформации действовали заодно, подбодряя друг друга. Рассылка генеральными штатами в июле по провинциям проекта религиозного мира еще более усилила возбуждение кальвинистов. В Бетюне, Сент-Омере, Лилле, так же как и в Аррасе, они потребовали свободы публичного отправления своего богослужения. Они распространяли петиции, под которыми рискнули подписаться 206 граждан в Валансьене и свыше 800 в Турнэ[467]. Свою малочисленность они возмещали смелостью, они угрожали католическим городским чиновникам отправить их в Гент и вызывающе заявляли, что «глиняный горшок разобьет медный»[468]. В Артуа и в окрестностях Лилля протестантские священники, одушевленные поведением кальвинистов, начали отправлять богослужение.
«Духовное сословие, — рассказывает современник, — было доведено до отчаяния, дворяне дрожали от страха, а городские богачи чувствовали себя непрочно в своих собственных домах»[469]. При таком замешательстве достаточно было внезапного переворота, чтобы обеспечить победу протестантскому и оранжистскому меньшинству, и оно твердо решило произвести его. Чтобы начать действовать наверняка, оно ждало лишь помощи гентцев, так как Рихове и Гембизе обещали вождям его прислать часть рейтаров Иоанна Казимира и несколько шотландских отрядов. Но в момент, когда эти войска должны были прибыть, бунт среди солдат барона Монтиньи преградил им путь. Он отрезал северных кальвинистов от южных и позволил католицизму перейти в валлонских провинциях в наступление и подавить реформацию прежде, чем кальвинисты успели подготовиться к борьбе.
После сражения при Жамблу генеральные штаты, по почину принца Оранского, создали на севере новую армию под командованием графа Буссю. Она состояла, главным образом, из протестантских войск: отрядов, прибывших из Голландии и Зеландии, шотландских наемников, гугенотов-добровольцев и немецких рейтаров, приведенных Иоанном Казимиром. Что касается валлонских полков, побежденных Фарнезе, то часть их была расформирована, а остальных частично разместили в качестве гарнизонов в укрепленных местах на юге, частично направили в Генегау для участия в тяжелых стычках с войсками Гонзага.
Среди этих остатков армии царило всеобщее недовольство. Вожди ее — Лален, Монтиньи, Меллен, Эгмонт, Хез, Шамланэ — сплошь католики, знали, что патриоты относятся к ним с недоверием. Они обвиняли принца Оранского в том, что он предоставляет их собственной участи и не дает графу Буссю послать им подкрепления. Солдаты в свою очередь были возмущены невыплатой им жалованья: в апреле взбунтовался находившийся в Маастрихте полк Хеза. Словом, положение было более чем критическое, и жалобы войск были вполне справедливы. Но никто не был в этом виноват. Генеральные штаты не могли из-за расстройства своих финансов покрывать военные расходы, а у графа Буссю не было достаточно сил, чтобы он, несмотря на опасность со стороны дон Хуана, мог рискнуть оголить подступы к Антверпену. Кроме того граф Лален, который завидовал принцу Оранскому все сильнее по мере того, как росло его озлобление в связи с успехами протестантов и городских низов, обнаруживал все большее беспокойство и заявил, что он не допустит в Генегау «ни одного солдата, враждебного католической религии»[471]. Таким образом религиозная борьба парализовала теперь национальную защиту. На почве религиозных разногласий между армией штатов и армией, сражавшейся при Жамблу, не было доверяя и единства действий.
8 апреля комендант Гравелинга, Валентин Пардье, сир де ла Мотт, прогнал отряд своего лейтенанта Во, верного приверженца штатов. Этого события при данных обстоятельствах было достаточно, чтобы оно явилось толчком к катастрофе.
Профессиональный воин с более чем 30-летним стажем и со следами многих и многих ранений Пардье принимал активное участие в военных действиях против протестантов в 1556 г., отличился в сражении при Ауструвиле и в особенности во время похода в Голландию под командой дон Фадрика. Рекесенс зная, что он был раздражен тем, что его обошли наградами, добился от короля, передачи ему в 1574 г. управления Гравелингом. Но эта милость не помешала ему два года спустя объявить себя, как это сделали почти все валлонские офицеры, защитником национального дела. Впрочем, он присоединился к национальному движению лишь в надежде на получение более ответственного поста. Как подлинному наемнику ему совершенно безразлично было под каким бы знаменем ни сражаться, лишь бы это было ему выгодно. Но он вскоре убедился, что генеральные штаты платили еще хуже, чем испанский король. Растущее влияние кальвинистов, с которыми он некогда так яростно сражался и для которых он остался с тех пор объектом ненависти, внушало ему сильнейшее отвращение и привело его в конце концов к убеждению, что он был на ложном пути. Его покровитель герцог Арсхот был пленником гентцев, его друг Шампанэ навсегда рассорился с принцем Оранским, его солдаты, как и он сам, не получали никакого жалованья, — и потому достаточно было ничтожного повода, чтобы он опять решил переметнуться. Уже в начале 1578 г. он начал устные переговоры с агентами дон Хуана. Однако он тщательно остерегался связать себя серьезными обещаниями. Даже после 8 апреля он заявлял о своей верности Гентскому примирению. Он сумел занять такую позицию по отношению к генеральным штатам и Испании, которая позволяла ему в зависимости от обстоятельств переходить на ту сторону, где больше платили.
Вожди валлонских войск не последовали его примеру. Но если никто из них и не думал о сближении с королем, то настроение их становилось с каждым днем все более тревожным. Их стали называть — да они и сами стали называть себя— «недовольными». Как дворяне они возмущались демократическими движениями, вызванными во всех больших городах оранжистами. Как католики они всеми силами протестовали против нарушителя «примирения». И, наконец, как военачальники они возмущались лишениями, на которые генеральные штаты обрекали их солдат. Память об услугах оказанных ими национальному делу, еще острее заставляла их воспринимать несправедливые подозрения, жертвой которых они были. Разве Хез не арестовал в свое время членов государственного совета? Разве Лален не организовал армию, и разве Монтаньи не сражался доблестно при Жамблу? А разве Филипп Эгмонт не поспешил предложить стране свои услуги? К тому же большинство их было молодыми людьми, не умевшими владеть собой и жаждавшими играть роль. Им казалось невозможным безучастно присутствовать при свержении общественного и религиозного строя, которым — по крайней мере по их представлениям — гентцы угрожали стране.
