Между тем католическая религия в Льежской области никогда еще не была в большей опасности чем ко времени избрания епископом Жерара Гросбекского. Кальвинизм вскоре проник из Нидерландов в Льежское духовное княжество, и уже в 1560 г. здесь можно было встретить первых его сторонников[719]. Их пламенный прозелитизм вскоре дал себя знать. Всюду, где они находились, они демонстративно подчеркивали свое презрение к католической церкви и вели очень энергичную пропаганду. В Франшимоне, куда они явились из Лимбургской области, о распространении их влияния и об их успехах свидетельствовало увеличение числа «публичных оповещений», запрещавших оскорблять священников, нарушать отправление богослужения и доверять воспитание детей учителям, не рекомендованным духовными властями. В Льеже в 1561 и 1562 гг. многие ремесленники требовали свободы вероисповедания. По мере расширения влияния кальвинизма в Нидерландах он все больше укреплялся на берегах Мааса. К подготовлявшемуся на льежской территории — сначала в Спа, а затем в Сен-Троне — дворянскому «компромиссу» примкнули также некоторые дворяне из графства Лоз и Газбенгау. Принц Оранский насчитывал немало приверженцев среди крупной буржуазии «столицы». В 1566 г., когда Маргарита Пармская, напуганная восстанием иконоборцев, согласилась временно допустить протестантские проповеди, Маастрихт стал одним из очагов реформационного движения. Так как Маастрихт был в общем владении Нидерландов и Льежской области, то город извлек для себя из разрешения правительницы большую пользу. Протестантский священник Герман Моде организовал здесь кальвинистов и сумел им внушить свою пламенную энергию, так что спустя несколько недель они навязали свою волю большинству католического населения. Отсюда движение распространилось в графство Лоз, в Мазейк и в Гассельт и привело там к тем же последствиям. Казалось, что протестантское движение вот-вот охватит все княжество. Из Антверпена и из Пфальца прибывали все новые пасторы; распространился слух, что некоторые из них тайно проникли в Льеж. Вооруженные толпы сеяли панику на улицах Вервье своими криками: «Да здравствуют гёзы!», «Да здравствует Бредероде!». Новаторы развили усиленную деятельность во всей Франшимонской области. Они открывали школы не только в Вервье, но также в Энсивале и в Стамбере, и католические священники с ужасом констатировали резкое уменьшение числа прихожан, являвшихся к причастию[720].
Пораженный неожиданностью развернувшихся событий, епископ не решился сначала прибегнуть к силе, опасаясь вызвать восстание. Решимость и отважность кальвинистов ввела его так же, как и Маргариту Пармскую, в заблуждение относительно их реальных сил. Он не делал никаких попыток применить против еретиков указы, изданные Вестфальским округом. Чтобы помешать их пропаганде, он ограничился привлечением сюда нескольких иезуитов из Кельна и Нимвегена[721].
Но начавшаяся вскоре в Нидерландах католическая реакция придала ему смелости. После разрыва правительницы с дворянами, участниками «компромисса», после занятия Нуаркармом Турнэ и начала осады Валансьена он убедился, что агитация протестантов носила поверхностный характер, и понял, что ей не удалось еще затронуть основной толщи широких народных масс и что своими успехами она всецело обязана была замешательству властей предержащих. Он призвал дворянство страны к оружию, обратился за помощью к Вестфальскому округу, который поручил герцогу Юлихскому оказать ему помощь, и в то время как войска Маргариты Пармской восстанавливали порядок в Маастрихте, он после кратковременной осады заставил открыть себе ворота Мазейка и Гассельта.
Этой короткой кампании оказалось достаточно, чтобы рассеять опасность, которая первоначально выглядела очень грозно. Наиболее скомпрометировавшие себя и наиболее активные кальвинисты покинули страну, пополнив собой во Фландрии отряды лесных ‘тёзов или судовые экипажи морских гёзов. Одним из них был стяжавший себе громкую известность Люмэ, который взятием Бриля вызвал в 1572 г. восстание в Нидерландах. В 1567 г. в Франшимоне происходили еще то тут, то там некоторые бунты и разграбления церквей. В следующем году, когда армия принца Оранского прошла через Льежскую область, часть городского населения отдала бы ей «столицу», если бы этому не помешали городские власти. Но хотя католицизм и одержал здесь полную победу, однако это не повлекло за собой такого ужасного кровопролития, какое последовало в Нидерландах тотчас же после прибытия герцога Альбы. Епископ ограничивался привлечением подозрительных лиц к судебной ответственности, причем те, кто отказывался отречься от протестантизма, приговаривались к изгнанию. В 1567 и 1568 гг. было несколько случаев смертных казней, но не по обвинению в ереси, а по обвинению в восстании. Обычное право не нарушалось: «закон» и «свобода» по прежнему охраняли обвиняемых; не было никаких попыток создать в Льежском духовном княжестве хотя бы какое-то подобие «совета по делам о беспорядках».
Эта умеренность, возмущавшая испанцев[722], однако совершенно понятна, если принять во внимание, в каком положении находились в Льежском духовном княжестве религиозные и политические дела. Морильон глубоко ошибался, обвиняя Жерара Гросбекского в религиозном индиферентизме и слабости[723]. Епископ был искренно благочестив и всецело согласен с решениями Тридентского собора, участником которого он был; он ничего так не желал, как внушить своим окружающим то самое католическое рвение, которым он был проникнут сам. Он был самым рьяным покровителем иезуитов; он доходил даже до того, что отдавал в их пользу значительную часть своих скромных доходов[724]. Он всеми силами старался улучшить нравы и церковную дисциплину в своем диоцезе, и если это ему не удавалось, то отнюдь не из-за недостатка у него доброй воли.
Льежское духовенство, пользовавшееся множеством привилегий и приученное к свободе, несовместимой с принципами, провозглашенными в Триденте, оставалось глухим к его увещаниям. Его поддерживал только великий викарий Левин Торренций, привезенный в Льеж Робертом Бергским, теолог новой школы, в сочинении которого «Poemata sacra», напечатанном в Антверпене в 1594 г., содержалась ода в честь Балтазара Жерара. Его поддержка еще резче подчеркивала то равнодушие, с каким капитул св. Ламберта относился ко всем попыткам, делавшимся епископом. Каноники, большей частью знатного происхождения, считали свои пребенды скорее своими ленными правами, чем доходами, присвоенными их духовному сану. Очень немногие из них имели докторские степени, полученные при каком-нибудь университете, и наличие крупных доходов приучило их с течением времени к легким и наполовину светским нравам[725]. В силу своих эгоистических интересов и оскорбленного чувства чести они питали сильнейшее отвращение к новшествам Тридентского собора. В защите от него своих привилегий они обнаруживали тот же партикуляризм и ту же привязанность к традиции, которую проявили в свое время и города в своей борьбе с государством за сохранение своих привилегий. В 1566 г. они помешали епископу объявить по диоцезу новые постановления Тридентского собора[726]. Низшее духовенство, имея этот пример перед глазами, обнаруживало такие яге настроения. Оно отвергло в 1561 г. план основания университета в Льеже и отказалось в 1567 г. от всякого участия в создании семинарии[727]. Жерар Гросбекский не мог также заставить его согласиться хотя бы на самое скромное обложение в пользу распространения иезуитского ордена в Льежском духовном княжестве. Ревностные католики были в отчаянии от подобного религиозного индиферентизма. В 1583 г. папский нунций ставил перед собой вопрос, не приведет ли он к полной потере диоцеза[728].
