На основании «конституции Гейнсберга», восстановленной в конце XV в., у 32 цехов отнято было право непосредственного выбора бургомистров и присяжных. Оно было передано: 22 комиссарам столицы[739]. Но для того, чтобы противостоять демократическому давлению рабочих масс, князь-епископ должен был бы обладать властью, которой он реально не имел. Действительно, со времени прихода к власти Жерара Гросбекского цехи постепенно усвоили свое прежнее независимое поведение. Не считаясь с законностью, они присвоили себе право назначать своих представителей в городской совет, и благодаря этому последний попал теперь в руки беспокойных и энергичных низших слоев народа, составлявших основную массу населения. Без их согласия нельзя было теперь принять никакого существенного решения, и это согласие должно было быть единодушным, чтобы оно вошло в силу. Как в свое время во фламандских городах, так теперь и в Льежском духовном княжестве меньшинство отказывалось подчиняться решениям большинства: достаточно было отказа одной из 32 организаций, чтобы приостановить выполнение мероприятия, одобренного всеми остальными.
Это пробуждение демократии не только совершенно изменило характер городских учреждений Льежа, но повлекло за собой чрезвычайно важные последствия в политической жизни Льежского духовного княжества. Действительно, штаты страны вынуждены были теперь считаться с цехами столицы. Последние гордо заявляли, что принятие какого-нибудь налога входит в законную силу только в том случае, если они дали на него свое согласие. Их противодействия достаточно было, чтобы свести на-нет всякое соглашение между капитулом, дворянством и небольшими городами. Впрочем последние в большинстве случаев равнялись по «столице», которая, если не юридически, то во всяком случае фактически, стала руководить третьим сословием. Оба ее бургомистра стали в связи с этим влиятельнейшими лицами княжества. Этим объясняется борьба, все более обострявшаяся с течением времени, разыгрывавшаяся почти ежегодно вокруг их избрания.
Богатая буржуазия, лишившись привилегий, обеспеченных ей «конституцией» Гейнсберга, сорганизовалась в антидемократическую партию и перешла на сторону князя-епископа. Но чем убежденнее она защищала уважение к верховной власти, считая ее неотъемлемым условием для охранения общественного порядка и спокойствия, тем сильнее народные массы проникались республиканскими стремлениями. Подобно нидерландским патриотам, они подпали под руководство адвокатов, приверженцев новых учении монархомахов. Но в то время как во Фландрии и в Брабанте религиозный вопрос вследствие вмешательства кальвинизма вскоре оказался связанным с политическим, последний всецело овладел умами в Льежской области; отсутствие религиозных разногласий привело к тому, что длительная борьба между княжеской и народной партиями разгорелась здесь во всей своей остроте и силе.
Все благоприятствовало стремлениям народной партии. Она увлекла за собой не только значительную часть мелкой буржуазии и рабочих масс, но недовольство, вызванное среди духовенства и дворянства испанофильскими симпатиями Жерара Гросбекского, и его стремления к нововведениям поставили князя-епископа в борьбе с нею в очень невыгодное положение. Поэтому понадобилось совсем немного времени, чтобы свести на-нет успехи, достигнутые княжеской властью во времена Эбергарда Маркского. Начиная с 1563 г. доброго согласия между князем-епископом и страной больше не существовало. Демократы «столицы», не ограничиваясь отклонением штатами денежных субсидий и в особенности требовавшихся князем-епископом контингентов войск, обнаруживали явное стремление избавиться от его власти. Чтобы помешать ввести в Льеж испанский гарнизон, они лишили его во время беспорядков в 1566 г. права хранить ключи города, передав их обоим бургомистрам. А когда был издан императорский указ, отвергавший их притязания[740], они обратились в Шпейерскую имперскую судебную палату, где начался нескончаемый процесс, длившийся еще в XVIII в. В 1571 г. начался новый спор и новый процесс. На этот раз цехи приняли решение, что на должность бургомистра не могут впредь назначаться епископские эшевены[741]. Жерар Гросбекский жаловался также на вводимые ими новшества «в делах, касающихся полиции, и в области управления нашего города», так например, они присвоили себе право созывать городской совет каждые две недели[742]. В ответ на докладные записки, направлявшиеся им в Шпейер для обоснования «своего фактического и полного права», их юристы утверждали, что народ стоит выше государя, и требовали возведения Льежа в ранг вольного города-государства, т. е. независимой республики[743].
События, развернувшиеся в Нидерландах после смерти Рекесенса, еще более ухудшили положение. В то время как «столица» и подавляющее большинство населения определенно подчеркивали свое сочувствие штатам, Жерар Гросбекский, насколько это было в его силах, старался помогать Дон Хуану. Он в значительной мере содействовал заключению кратковременного Маршского мира, и во время торжественного вступления нового штатгальтера в Брюссель можно было видеть Жерара Гросбекского в его свите. После того как он так открыто выступал в роли «жуаниста», неудивительно, что он стал жертвой негодования, вызванного в княжестве, как и в Бельгии, захватом Намюра. Маргарита Валуа, приехавшая в Льеж несколько месяцев спустя, оставила нам замечательно живописное описание царившего здесь возбуждения. Всюду, где она проезжала, она могла отметить грозные доказательства непопулярности князя-епископа. Достаточно было того обстоятельства, что в ее свите находился его обергофмейстер, чтобы граждане Гюи при его приближении тотчас же взялись за оружие и чтобы жители Динана осыпали градом пуль дом, в котором остановилась Маргарита Валуа[744].
При таком настроении населения достаточно было малейшей неосторожности, чтобы вызвать катастрофу. Жерару Гросбекскому пришлось быть свидетелем того, как брюссельские генеральные штаты настойчиво призывали его подданных вступить с ними в союз[745], и он знал, что очень многие из цехов «столицы» ничего так не желали, как открыто стать на их сторону[746]. Чтобы не доводить их до крайности, он тщательно воздерживался от всякого нового проявления своих симпатий к Испании. Он пошел на отмену союза 1518 г., хотя последний и был возобновлен в 1569 г. И более того: он не решился противодействовать тому, чтобы страна опять объявила в 1577 г. о своем вечном нейтралитете[747]. Льежское духовное княжество порвало таким образом узы, связывавшие его со времени Карла V с Нидерландами. Из ненависти к испанцам, из страха, чтобы епископ не прибегнул к помощи брюссельского правительства, а также из нежелания быть втянутым в войну, свирепствовавшую в Бельгии, Льежское духовное княжество вернулось в то самое положение, которое оно создало себе после смерти Карла Смелого и которое было ему гарантировано в 1493 г. на основании мира в Санли[748].
Но недостаточно было заявить о своем нейтралитете, чтобы он был признан иностранными державами, и недостаточно было отменить союз 1518 г., чтобы от него отказался также и испанский король. В действительности он согласился признать нейтралитет Льежского духовного княжества лишь в 1654 г. До этого времени он совершенно с ним не считался, и дон Хуан в 1578 г. заявил, что считает его несуществующим[749]. Для того чтобы побудить своих соседей признать его, страна должна была быть в состоянии заставить уважать его вооруженной силой. Но с имевшимися у нее силами она не могла оказать сопротивления окружавшим ее державам, и если бы даже она в состоянии была сделать это, то она ни в коем случае не хотела прибегать к этому. Народная партия никогда не согласилась бы на создание армии при князе-епископе, которой последний мог бы воспользоваться для подчинения ее своей власти. Она предпочитала лучше терпеть грабежи иностранных войск, чем поставить под угрозу осуществление своего республиканского идеала. Нейтралитет не помог ей избавиться от бедствий войны; он дал ей только возможность оказывать в течение долгого времени сопротивление монархическим планам ее князей.
