Этому лицу, являвшемуся теперь действительным представителем Филиппа IV в Брюсселе и пользовавшемуся его полнейшим доверием, фактически принадлежала здесь вся полнота власти. Прибыв в Нидерланды в 1618 г. в качестве постоянного посланника короля при дворе эрцгерцогской четы, он со времени нового правления занимал при Изабелле такое же положение, какое в свое время занимал Гранвелла при Маргарите Пармской. Сам Спидола, несмотря на доверие, по-прежнему оказывавшееся ему Изабеллой, должен был уступить ему первое место, и его обида по этому поводу несомненно была одной из причин, побудивших его в 1628 г. покинуть Брюссель. Возможно также, что кардинал приложил свою руку к тому, чтобы он вынужден был уйти с поста, на котором он стяжал себе завидную славу и популярность[641].

Алонзо де ла Куэва, маркиз де Бедмар, считался одним из лучших дипломатов испанской монархии. Страстно преданный властолюбивым замыслам своего повелителя и величию своей родины, он с огромной энергией исполнял свои обязанности, проявляя при этом однако, как мы только что видели, очень мало щепетильности. Его пришлось отозвать из Венеции, где он сильно скомпрометировал себя в известном заговоре, ставившем себе целью передачу Венецианской республики Филиппу IV. Нетрудно себе представить, каковы должны были быть настроения такого человека по отношению к Бельгии, недавнее восстание которой против испанской монархии было глубоко памятно всем чистокровным испанцам. В течение короткого времени его сильно возненавидели в Бельгии. Господствующие классы страны возмущены были его презрением к прерогативам генеральных штатов и его высокомерием по отношению к дворянству. Ему не без оснований приписывали ненавистные новшества, введенные теперь в управлении[642]. Уже в 1627 г. маркизу Леганесу, посланному королем, чтобы предложить провинциям объединиться в один общий военный и финансовый союз вместе со всеми другими государствами испанской монархии, пришлось услышать странные речи. Штаты Брабанта, Фландрии и Генегау отнеслись сочувственно к этому плану, но с условием, чтобы в отношении управления страной вернулись опять к системе Карла V и чтобы генеральные штаты созывались впредь два раза в год[643].

Таким образом абсолютизм де ла Куэва опять пробудил национальное сознание вместо того, чтобы дать ему заглохнуть. Стремление к независимости вспыхнуло с новой силой под влиянием попыток совершенно задушить его. Если бы какие-нибудь блестящие военные успехи снова восстановили престиж Испании, то пожалуй страна молчаливо смирилась бы. Но сокрушительные поражения 1629 г. довели возмущение народа до последних пределов. С необычайной яростью оно обрушилось на кардинала, и происшедшее к этому времени взятие Буа-ле-Дюк лишь довело его до кульминационного пункта. В течение нескольких недель он не решался больше показываться на улицах и, наконец, 14 сентября временно покинул Брюссель. Его обвиняли даже в том, будто он отравил своего духовника, священника брюссельской церкви ев. Якова, чтобы он не разболтал его тайны. Другие, издеваясь, заявляли, что «потеряв Буа-ле-Дюк, они немало выиграли, так как освободились таким образом от этого человека»[644].

Инфанта теперь считала себя вынужденной — и быть может в глубине души она не была этим очень недовольна — дать известное удовлетворение общественному мнению. Она перестала советоваться с де ла Куэва и сообщать ему содержание получавшихся депеш. Она снова стала созывать государственный совет и распустила заменившие его «хунты». Но в особенности настаивала она перед королем на том, чтобы он согласился на перемирие, так как армия не в состоянии была продолжать войну и во всех отраслях управления царил страшнейший беспорядок. В ее окружении считали, что возмущение довело бы народ до сговора с голландцами, если бы он не был так предан католической религии[645]. Но если даже эти страхи и были преувеличены, то все же дворянство и духовенство передали Изабелле представление, в котором Испанцы обвинялись в том, что они являются причиной всех зол в стране, и в котором они требовали, чтобы король отозвал свои войска и предоставил бельгийцам защищаться самим[646]. Граф Сольр, прибывший в конце года из Мадрида, чтобы успокоить умы, надавал штатам провинций массу обещаний. Но штаты были бы очень наивны, если бы поверили его сообщению о предстоящем якобы в ближайшее время приезде Филиппа IV[647].

Несмотря на то, что де ла Куэва был отозван и заменен маркизом Айтона, поселившимся 11 ноября 1629 г. в Брюсселе, положение нисколько не улучшилось. Айтона был деятельным и умным человеком, хорошо знавшим Нидерланды, где он когда-то служил под началом Спинолы. Он понимал, что для успокоения умов необходимо было порвать с абсолютистской и испанизаторской политикой своего предшественника. Он хотел бы, чтобы с бельгийцами обращались, как «о добрыми братьями» «и чтобы им вернули хоть часть их прежней независимости»[648]. Он настаивал перед Оливаресом не связывать рук брюссельскому правительству, заставляя его действовать лишь по приказам из Мадрида. Он ссылался на пример римлян, «которые никогда не стесняли свободу действий своих проконсулов». Он заявлял, что если так совершенно не считаться с желаниями страны, то ее в конце концов можно толкнуть в объятия голландцев или французов или даже натолкнуть на мысль о создании республики[649].

Эти предостережения ни к чему не привели. Злоупотребления продолжались, и о всей серьезности их можно судить по тому, что в конце 1630 г. штаты Артуа жаловались на «непорядки, обнаружившиеся за последние годы в управлении страной». «Мы видим, — заявляли они, — что государственный совет и военный совет состоят из людей не нашей национальности, что самые почтенные прелаты и вельможи нашей страны, хотя они и заинтересованы больше всего в ее сохранении, устраняются и исключаются от всякого участия в делах, что представления и справедливые жалобы штатов оставляются без внимания или отвергаются, что их привилегии сводятся на-нет ввиду повышения налогов в стране без их согласия и участия, и кроме того постановления, принятые светлейшей эрцгерцогской четой на заседаниях генеральных штатов 1600 г., тоже оставлены без внимания!» Ко всему этому присоединяются еще субсидии, которые обращаются не по прямому их назначению, а на содержание войск, введение новых налогов на ввоз и вывоз товаров, повышение пошлин и т. д.[650] Вследствие экономического упадка страны все эти неурядицы ощущались еще болезненнее. Происходившая в Германии и в Италии война лишила туземную промышленность двух ее основных рынков сбыта. Она держалась теперь только своим экспортом в Испанию, который, за отсутствием флота, должен был производиться с большими трудностями сухопутным образом. В связи с этим сильнейшее возмущение вызывало то, что суда Соединенных провинций, «хотя и мятежных», получали разрешение на торговлю с Севильей и благодаря этому избавлялись «от риска больших путешествий, дорожных расходов, пошлин и других трат»[651]. Наконец, поводом к непрекращающимся жалобам служили «лицензии», выдававшиеся чиновниками по их усмотрению, и то, что монетное дело находилось в самом плачевном состоянии.

Возмущение дворянства было еще сильнее, чем возмущение купцов. Все дворяне, служившие в валлонских полках, были не менее возмущены, чем их отцы в 1579 г. Те протестовали против милостей, оказывавшихся за их счет кальвинистским войскам, эти же были возмущены тем, что ими жертвовали ради их сослуживцев — испанцев. Высшие командные должности предназначались не для них, их обходили при распределении наград, местные войска оплачивались хуже, чем иностранные. Поэтому они лишь против воли и с отвращением несли свою службу[652].