Положение далеко не было неблагоприятным. После смерти Елизаветы (1603 г.) Англия и Испания заключили между собой в 1604 г. мирный договор. Что касается Франции, то Генрих IV по-прежнему помогал голландцам войсками и деньгами, но не решался, как они хотели бы, объявить войну Филиппу III. Поговаривали даже о возможности осуществления некоторых франко-испанских матримониальных планов, которыми очень усердно занят был папа и которые могли бы восстановить согласие между обеими западноевропейскими державами. Что же касается Нидерландской республики, то в то время как Мориц Нассауский и амстердамские купцы, занятые всецело торговлей с Ост- и Вест-Индией, хотели продолжения войны, простой народ жаждал мира, а значительная часть крупной буржуазии была обеспокоена влиянием, приобретенным принцем Оранским в качестве генералиссимуса. Эрцгерцогская чета и Спинола воспользовались в 1606 г. этими настроениями. Они отправили Виттенгорста в Гаагу, и 24 апреля 1607 г. было подписано перемирие на шесть месяцев[617].

Все чувствовали, что это было лишь предвестником более длительного соглашения. Разумеется, нелегко было добиться решения, которое удовлетворило бы обе стороны. Прежде всего немыслимо было никакое соглашение по религиозному вопросу. Кроме того Соединенные провинции требовали формального признания их «свободными и независимыми штатами», и если бы даже эрцгерцогская чета решилась уступить им в этом пункте, то нетрудно себе представить, какое негодование должно было вызвать подобное требование в Мадриде. Посол Филиппа III в Брюсселе дон Хуан де Ибарра заявил, что король не может принять этого пункта без ущерба для своей репутации и чести. Он возмущен был тем, что Альберт и Изабелла вместе со Спинолой все же продолжали вести переговоры при посредничестве францисканца Жана Нейена, и делал все, чтобы помешать им. К счастью, его преемник маркиз Гвадалесте оказался более сговорчивым. Этим воспользовались Ришардо, Веррейкен и Хуан Мансисидор, вступившие в более тесные сношения с уполномоченными Нидерландской республики. В 1608 г. Спинола лично отправился с большой помпой в Гаагу, где в переговорах принимали участие послы английского, французского и датского королей, пфальцграфа, курфюрста брандербургского, ландграфа гессенского, что придавало им вид настоящего европейского конгресса.

Переговоры, прерванные на время 25 августа 1608 г. из-за того, что Филипп III согласен был отказаться от своих верховных прав только в том случае, если Соединенные провинции допустят свободное отправление католической религии, были снова возобновлены при посредничестве Генриха IV. Ему льстила возможность выступить перед Испанией в роли посредника и поднять таким образом престиж Франции. Так как окончательный мир был невозможен, он выдвинул через своих послов Жанена и Бузенваля идею длительного перемирия. Он видел в нем двойную выгоду: во-первых, сэкономить для своей казны выплату тех денежных пособий, которые он должен был выдавать Нидерландской республике, и, во-вторых, сохранить во всей силе свой союз с ней, подкрепленный новым договором 25 января 1608 г. Наконец, 9 апреля 1609 г. дело закончилось заключением перемирия на 12 лет[618]. На основании его Филипп III и эрцгерцогская чета признали Соединенные провинции «свободными странами, штатами и провинциями, по отношению к которым у них нет никаких претензий». В Нидерландах таким образом не было отныне больше «восставших», а появилось новое государство, существование которого после 35-летней борьбы признано было перед всей Европой.

На основании 12-летнего перемирия подтверждена была независимость Нидерландской республики, подобно тому как около 200 лет назад на основании Аррасского мира признана была независимость Бургундского государства. Но в то же время оно окончательно расчленило то самое Бургундское государство, на сохранение которого в виде 17 объединенных провинций было потрачено столько усилий Вильгельмом Оранским. Таким образом политика санкционировала раскол, начавшийся под влиянием религиозных разногласий. В течение последующих веков судьбы католических и протестантских Нидерландов сложились совершенно различным образом, и все больше усиливались противоречия, существовавшие до того между ними вследствие разницы в вероисповедании, могуществе и богатстве.

Двенадцатилетнее перемирие подтвердило крушение миссии эрцгерцога и его супруги. В то время как Филипп II возлагал на них задачу объединить провинции, они вынуждены были теперь согласиться на расчленение их. Впрочем, во время переговоров они действовали лишь от имени короля. Они не скрывали больше своей зависимости от Испании: они обнаружили ее перед всей Европой и отказались вести себя по отношению к своим подданным, как национальные государи. Начиная с 1609 г. они стали открыто подчеркивать чисто испанский характер своей политики, а неожиданная смерть Ришардо в том же году облегчила им эту перемену. Хотя их послами при иностранных дворах по-прежнему оставались бельгийцы и хотя они по-прежнему окружали себя для управления страной министрами-бельгийцами, но все вопросы общей политики решались ими лишь совместно со Спинолой, Хуаном Мансисидором и духовником Альберта, Фра Иниго де Бризуэла. Интересы Нидерландов не принимались совершенно во внимание при советах, которые давались Филиппу III, и равным образом не учитывались в их отношениях с соседними державами. В этих вопросах они не обнаруживали больше ни малейшего желания действовать в качестве бургундских государей: все их поведение определялось только интересами габсбургского дома или даже, вернее, интересами католической церкви.

Действительно, они были прежде всего католиками, даже больше, чем испанцами. Напрасно было бы искать где-нибудь более законченный тип государей, которые были бы более проникнуты духом контрреформации и поведение которых определялось бы столь исключительно религиозными убеждениями. Они встали на защиту религии без малейших честолюбивых помыслов или соображений личной корысти. Впрочем, чего они могли ждать от будущего? Они знали, что им не суждено было создать новой династии в Нидерландах, и они отказались от прав Альберта на германский престол после его брата императора Рудольфа. Их преданность религии была столь же бескорыстной, как и их благочестие, и можно сказать, что оба эти чувства были у них слиты воедино. Кроме того они находились в исключительно благоприятном положении в смысле работы на пользу католической церкви. Ведь по своему географическому положению Бельгия, расположенная между Англией и Голландией, где протестантизму удалось одержать победу, Германией, где он старался распространиться, и Францией, где он все еще не был подавлен, представляла собой настоящий центр или, если угодно, плацдарм ортодоксии против еретиков[619]. Эрцгерцог и его супруга во всяком случае смотрели на Бельгию с этой точки зрения и со всем пылом отдались задаче непрерывного организационного укрепления католичества. По-настоящему их интересовали только религиозные вопросы. Они не пренебрегали ничем, чтобы облегчить задачи монашеских орденов, которые, воспользовавшись наступившим после перемирия спокойствием, развили такую же энергию в деле распространения по стране своих просветительных, благотворительных и пропагандистских учреждений, как и амстердамские купцы, которые в это самое время лихорадочно снаряжали суда и создавали все новые торговые фактории. Идеал эрцгерцогской четы совпадал с идеалом иезуитов, окружавших их и бывших их советниками. Подобно последним они всеми силами боролись против реформации и за победу католической церкви. Этим вдохновлялась вся их внешняя политика и этому они подчинили как интересы своих подданных, так и интересы испанского короля. Все их мирские соображения безоговорочно приносились в жертву религиозному пылу. Этот идеализм как нельзя более соответствовал их положению двух бездетных супругов и временных государей, которые, разочаровавшись и разуверившись в земных радостях, навсегда отвернулись от них.