Теперь Фарнезе мог обратить все свои силы против Гента. Он был окружен недоступными валами и затопил Все подступы к стенам города. Но, несмотря на полученные из Брюсселя подкрепления в 400 чел., местный гарнизон был слишком слаб, и кольцо блокады с каждым днем стягивалось вокруг него все плотнее. Окрестные крестьяне, бежавшие в город вместо со своим скотом, теснились в погребах, церквах и на площадях, доводя замешательство до последнего предела. Муки голода ожесточили население. Сторонники мира и готовые к сопротивлению до конца кальвинисты набрасывались друг на друга одни с криками: «Мира! Мира», другие с криками: «Религия! Религия!».
Сам Гембизе отлично понимал, что город неминуемо должен будет сдаться. Он вступил в переговоры с Фарнезе и заявил, что «готов стать покорным слугой его высочества», если протестантам будут сделаны некоторые уступки[542]. Но еще далеко не все жители пали духом. Ужасный голод, приводивший одних в отчаяние, ожесточал других, доводя до исступления их ненависть против Испании и их религиозный фанатизм. Вопреки всякому здравому смыслу они все еще продолжали надеяться. Даже убийство принца Оранского не привело их в замешательство: 28 июля гентское городское управление выразило от имени города соболезнование Морицу Нассаускому и приветствовало его решение продолжать борьбу против испанской тирании. Царившее в связи с осадой лихорадочное возбуждение приводило как к геройским поступкам, так и к приступам жестокости. 4 августа взошел на эшафот Гембизе, приговоренный к смерти за измену. Многие, подозреваемые в измене, были казнены или подвергнуты пыткам. Между тем голод делал свое дело, и 18 августа Термонд, гарнизону которого не платили жалованья и который Рихове оставил на произвол судьбы, попал в руки испанцев. С этого момента Генту, окруженному со всех сторон и изнемогавшему от жесточайших мук голода, ничего более не оставалось, как сдаться на милость победителя, терпеливо следившего за его медленной агонией.
Переговоры начались 1 сентября 1584 г., и заключенный 17 сентября мир поразил даже самих осажденных[543]. После столь ожесточенного сопротивления, после стольких ударов, нанесенных католикам, после стольких проявлений неуважения по отношению к королю они ожидали примерной кары или во всяком случае таких унижений и наказаний, которым подверг их отцов Карл V в 1540 г. Исключительно ловким маневром Фарнезе обманул все их опасения, и его великодушие произвело тем более сильное впечатление, что оно было совершенно неожиданным. Как Турнэ, Ипру и Брюгге, он даровал и Генту всеобщую амнистию. Все существовавшие до восстания кутюмы опять были введены в действие. Город должен был заплатить 200 тыс. золотых экю и выставить трех заложников, которых герцог помиловал, чтобы иметь возможность возвестить всему миру, что гентское восстание было делом лишь небольшой кучки мятежников, Просьба протестантов разрешить им отправление их богослужения в церкви ли, в частных ли домах или даже в открытом поле[544] была решительно отвергнута, но им предоставлен был двухгодичный срок «для решения, хотят ли они жить, исповедуя древнюю, римско-католическую, апостольскую религию». Наместнику католического короля невозможно было идти дальше, не рискуя быть дезавуированным своим повелителем. Он настолько хорошо сознавал всю чрезмерность уступок, сделанных им повстанцам, что поспешил извиниться за это перед Филиппом II[545].
Потеря Гента была для повстанцев юга более важным событием, чем происшедшее за несколько дней до этого убийство принца Оранского. По существу Балтазар Жерар совершил совсем ненужное преступление, ибо Вильгельм, которого испанцы упорно продолжали считать вождем восстания, фактически больше не руководил им. Его политика национального единения, как мы видели, потерпела крушение еще до его смерти. Она непрерывно теряла почву в течение последнего года, и медленное передвижение принца Оранского из Брюсселя в Антверпен, а потом из Антверпена в Голландию знаменовало собой, так сказать, отдельные вехи этого отступления. Призыв герцога Анжуйского был последней попыткой, худо ли, хорошо ли, восстановить «объединение всей страны», но оказался для него лишь последним ударом. Никто не думал больше об «общей родине». Голландия и Зеландия оторвались от остальных провинций и не посылали им на помощь ни войск, ни денег. В 1584 г. они опять находились в том же положении, как в 1572 г., и принц Оранский, которого они опять призвали к себе, с этого времени полностью отдался служению их делу. Он был одно время правителем Нидерландов в целом; теперь он стал штатгальтером только приморских провинций. Отныне он действовал заодно лишь с их провинциальными штатами, энергия, сила и решительность которых еще более оттеняли бездеятельность и бессилие генеральных штатов или, вернее, жалких остатков бежавших в Голландию генеральных штатов, которым больше не повиновались территории, которые они якобы представляли.
После смерти принца Оранского генеральные штаты решили продолжать борьбу[546], но у них не было для этого никаких средств. Проблематичная помощь Франции была их последним якорем спасения. Еще до получения известия о смерти герцога Анжуйского, умершего 10 июня от чахотки[547], они решили (25 апреля) признать Генриха III его эвентуальным преемником и согласились таким образом на ту личную унию между Нидерландами и Францией, которой так тщательно пытался избежать Бордоский договор[548].
Это отречение от собственных решений достаточно убедительно свидетельствовало о царившем в их среде замешательстве. Но оно не могло их спасти. Генрих III не только не помышлял о нападении на Испанию, но вынужден был сам обороняться от нее, 31 декабря 1584 г. Филипп II, мстя Людовику и Генриху Валуа, вступил на основании Хуанвильского договора в союз с Гизами и французскими католиками. Вместе с ними он стал готовиться к войне с гугенотами и с наследником престола, королем Генрихом IV Баварским. Поэтому для французского короля стало невозможным какое бы то ни было вмешательство в нидерландские дела. 10 марта 1585 г. он формально отказался принять верховную власть над Нидерландами[549].
Антверпенская крепость (старинная гравюра)
Такое стечение обстоятельств было очень благоприятным для Фарнезе. Отвоевав назад Фландрию, он должен был теперь завладеть только Брабантом, чтобы закончить покорение южных провинций. Два старейших и преданнейших соратника принца Оранского — полковник ван ден Тимпель в Брюсселе и Марникс, занимавший пост первого бургомистра в Антверпене, — смело ждали нападения. Герцог Пармский обнаружил в этом деле весь свой талант. По усвоенному им обычаю, он ограничился в отношении брюссельского гарнизона тем, что изолировал его путем блокады, а все свои силы сконцентрировал на взятии Антверпена. В данном случае дело шло уже не о простой, обычной блокаде. В дополнение к крепостным укреплениям здесь были сделаны помимо того еще большие наружные работы, среди которых выделялись новые форты Лилло и Лифкенсгек, и кроме того была затоплена значительная часть окрестностей. Антверпенский гарнизон, состоявший из французов под начальством сына Ла Ну Телиньи и шотландцев под командованием Бальфура, был достаточно многочисленным и воинственным, чтобы делать вылазки против осаждавших; кроме того ждали еще подкрепления из 1 500 англичан, обещанных фламандской и валлонской консисториями в Великобритании, и, наконец, самое главное заключалось в том, что Шельда, шириной здесь с морской рукав, должна была на неопределенное время обеспечить снабжение города продовольствием, так как у. королевской армии не было военных судов для охраны узких мест реки. Но военное искусство преодолело все трудности, и итальянские инженеры Фарнезе превзошли самих себя. Солдаты превратились в землекопов. «Пармский канал», прорытый через всю Ваасскую область, дал возможность, не подвергаясь обстрелу крепостных орудий, провести плоскодонные лодки и другие материалы, необходимые для заграждения реки. Эта операция, начатая в сентябре 1584 г. и считавшаяся невыполнимой, была закончена 25 февраля 1585 г., несмотря на трудности естественного порядка и на противодействие со стороны флота осажденных. Проведенная поперек Шельды плотина неминуемо должна была повлечь за собой сдачу города, так как она преградила доступ судам, доставлявшим городу продовольствие. Осажденные пустили в ход все средства, чтобы уничтожить ее. Но она стойко выдерживала огонь неприятельских брандеров и попытки взорвать ее адскими машинами.
