Тем временем штаты Фландрии и Генегау начали заседать вместе с брабантскими штатами, и это собрание стало диктовать свои законы государственному совету, который должен был выполнять их. По их приказу им были сначала созваны в Брюсселе штаты Артуа, Лилль-Дуэ и Орши, Валансьена, Мехельва, Намюра, Турнэ-Турнэзи, Лимбурга и области за Маасом (20 сентября), а затем штаты Голландии и Зеландии (25 сентября) и наконец штаты Люксембурга, Гельдерна, Фрисландии, Оверисселя, Гронингена и Утрехта[386]. Таким образом генеральные штаты, которым предстояло собраться, действительно должны были представлять, так же как и в 1555 г., все провинции страны. Они по существу должны были составить Всенидерландекий конгресс. В нем должны были принять участие не только представители тех провинций, которые издавна созывались для вотирования дополнительных налогов, но в нем должны были заседать наряду с ними также и представители таких провинций, которые лишь недавно были присоединены к Бургундскому государству и созывались только при чрезвычайных обстоятельствах[387]. И действительно, в данном случае дело шло не о налогах. Собрание, открывшееся в 1576 г., должно было быть таким же торжественным, как и собрание, состоявшееся 21 годом ранее и посвященное исключительно отречению Карла V. В самом деле, так же как и последнее, оно должно было принять участие в чрезвычайно важном событии, пожалуй даже более важном, чем событие 1555 г., ибо дело шло теперь уже не о перемене государя, а об изменении конституции. Настал момент выполнить требования, которым король столько времени сопротивлялся. Генеральные штаты заняли место государя. Они применили на практике принципы монархомахов и во имя народа должны были заняться умиротворением страны, изгнанием иностранцев и восстановлением старых привилегий.

Они так твердо решились на это, что поспешили тотчас же оправдать свое поведение перед Европой. Уже 12 октября они отправили посла к французскому королю, чтобы сообщить ему «о происшедшей за последние дни в Нидерландах важнейшей коренной перемене»[388]. Другие послы были направлены к германскому императору, к английской королеве, к льежскому епископу и городу Льежу. Только 17 октября, т. е. тогда, когда уже нельзя было повернуть назад, они обратились к Филиппу II. Их письмо было одновременно апологией их поведения и обвинительным актом. Они напоминали королю обо всем, что они вынесли со времени прибытия герцога Альбы, и о том, что их жалобы всегда оставлялись при этом без всякого внимания. Тирания, которую им навязали, виновна не только в разорении провинций, но она кроме того довела Голландию и Зеландию до восстания и тем самым дала восторжествовать там ереси. Уже давно пора положить конец всем этим бедствиям, и поэтому они «единодушно» решили сами взять на себя умиротворение страны. Они заверяли его перед богом, что они «до самой смерти» останутся верными католической религии. Они заявляли, что они по-прежнему видят в короле «своего верховного законодателя и прирожденного государя», и делали вид, будто верят, что он облегчил бы их нужду, если бы ее не скрывали от него, и что он одобрит их решения. Но необходимо, чтобы он «приказал увести испанских солдат из этих краев, ибо иначе нет возможности добиться умиротворения и общественного спокойствия»[389].

Таким образом повиновение генеральных штатов государю ставилось в зависимость от того, сдастся ли он на их требования. Они отнюдь не перестали считать себя его подданными, по давали ему понять, что он должен разоружиться и предоставить им решение вопроса, который он ни как монарх, ни как католик не мог им предоставить, а именно — вопроса о примирении с Голландией и Зеландией. Впрочем, они отлично знали, что Филипп не отзовет своих войск и что он одобряет меры, предпринятые Родой.

Поэтому генеральные штаты поспешили собрать армию, которая могла бы выступить против королевской армии. Став благодаря перевороту 4 сентября на революционный путь, они вынуждены были идти по нему и дальше. Чем отчетливее выяснялась их позиция и чем решительнее они готовы были защищать народ от иностранцев, тем быстрее росло число их сторонников. Множество представителей высшей знати перешло на их сторону. Сын графа Эгмонта Филипп ко всеобщей радости поспешил в Брюссель и принял должность полковника. Уже в начале октября армия штатов была организована, и ее вождями стали крупнейшие вельможи страны. Герцог Арсхот, которого несколько недель назад арестовали как подозрительного человека, занимал теперь в армии пост главнокомандующего. Под его началом находились граф Лален и качестве генерал-лейтенанта, маркиз Гаврэ в качестве кавалерийского генерала и Гоньи в качестве бригадного генерала. В Антверпене правитель города Шампанэ решительно выступил против Санчо д'Авила. Во Фландрии правитель провинции граф Ре (Roeulx) собрал вокруг себя валлонские войска из пограничных городов, навербовал еще 16 новых отрядов и 16 сентября окружил «цитадель испанцев» в Генте. В Утрехте и Валансьене крепости были также осаждены, а Маастрихт прогнал свой гарнизон. Словом, повсюду началось наступление против королевской армии, расшатанной и ослабленной нейтралитетом, который соблюдали германские полки, и в особенности переходом всех валлонских полков во главе со своими офицерами на сторону революционной партии. С севера, где ничего не приходилось опасаться, принц Оранский посылал подкрепления войскам, осаждавшим гентскую цитадель, кроме того флот его поднялся вверх по Шельде и стал крейсировать перед стенами Антверпена.

Таким образом осажденные со всех сторон испанцы могли рассчитывать только на самих себя. Но опасность содействовала восстановлению дисциплины среди этих испытанных солдат. Ни один из них и не думал сдаваться. Их части, рассеянные по всей стране, двинулись к Антверпену и собрались в цитадели под начальством Санчо д'Авилы.

Войска штатов решили осадить их там. Они считали, что испанские войска деморализованы, оказалось же, наоборот, что они были преисполнены жаждой мести и рвались в бой. Чтобы еще больше поднять их настроение, Рода обещал им, что как только они займут город, последний заплатит им недоданное жалованье. В воскресенье, 4 ноября, среди бела дня, решившись на все и будучи заранее уверены в победе, они сразу с трех сторон выступили из-за своих прикрытий. Все склонилось под их напором. Войска штатов, застигнутые врасплох этим неожиданным ударом, обратились в бегство, побросали оружие, бросились в рвы, переплывали их или тонули. Вокруг городской ратуши, где сопротивление было особенно стойким, подожгли дома, и вскоре огонь поглотил лучшую часть города. В дыму и пламени опьяненная своим успехом солдатчина принялась убивать и грабить. Было убито свыше 7 тыс. сражавшихся и мирных граждан. Были взломаны товарные склады, магазины, частные дома и даже раскрыты двери тюрем. Награбленное достигало 2 млн. флоринов серебром, не считая драгоценностей, движимого имущества и товаров, которые войска еще три недели спустя грузили на повозки.

Результатом этой «испанской ярости» (furie espagnole), которую Рода восхвалял 4 дня спустя как блестящую победу[390], было ускорение примирения, о котором представители генеральных штатов вели в Генте переговоры уже с 19 октября со штатами Голландии и Зеландии. С первого же дня руководящая роль в дебатах перешла к представителям принца Оранского. Они добились того, чтобы в основу переговоров положены были их предложения, сделанные в Бреде. Все сходились в вопросах об удалении иностранцев, восстановлении старого обычного права и заключении длительного мира. Уже 28 октября уполномоченные генеральных штатов приняли даже обязательство не признавать власти дон Хуана Австрийского, прибытия которого ждали со дня на день, пока он не присягнет «всем пунктам и статьям договора о примирении»[391].