При менее трагических обстоятельствах религиозный вопрос несомненно создал бы безвыходные трудности. В самом деле, кальвинисты, выступавшие от имени северных провинций, требовали в качестве предварительного условия примирения введения во всех этих провинциях исключительно протестантского богослужения. Они явились в город в сопровождении множества изгнанников, несших знамена с лозунгами: «pro fide et patria» («за веру и родину»). В противоположность. католическим делегатам юга, которые интересовались исключительно национальным вопросом, для них вопрос о сохранении их религии доминировал над всем. Они не хотели даже допустить восстановления католической религии в Голландии и Зеландии, и, «хотя некоторые находили это требование слишком жестким», пришлось им уступить, утешаясь тем, что «вскоре все устроится»[392]. Никто не решился взять на себя ответственность за затягивание соглашения. Разве в зале, где они заседали, не слышен был грохот пушек, обстреливавших «испанскую цитадель»? Уже 31 октября договаривающиеся стороны согласились на все предложения Марникса и его товарищей. Два дворянина тотчас же поспешили, сломя голову, в Брюссель, чтобы передать текст договора генеральным штатам, заседавшим непрерывно в городской ратуше. Некоторые католики тщетно возражали против содержавшихся в нем уступок протестантам. Но голос их заглушен был криком народа, который, собравшись толпой на главной площади, терроризировал собрание, угрожая «расправиться с противниками примирения»[393]. Известие о событиях в Антверпене вызвало всеобщий взрыв негодования против испанцев и ускорило развязку. Уже 5 ноября государственный совет одобрил договор о примирении. Три дня спустя о нем было торжественно объявлено с балкона гентcкой ратуши[394].
В «примирении провозглашались прочные и нерушимые «мир, согласие и дружба» между договаривающимися сторонами, которые обязывались, не щадя «ни жизни, ни имущества», помогать друг другу, «в особенности в том, чтобы изгнать испанских солдат, иностранцев и всяких иных чужеземцев, которые пытались завладеть богатствами страны и в довершение всего хотели еще закабалить народ и держать его в постоянном рабстве». После этого созванные со всех концов страны генеральные штаты, собравшись на пленарном заседании, займутся всеми делами страны и прежде всего урегулируют религиозный вопрос в Голландии и Зеландии. Было решено, что эти провинции ничего не будут предпринимать против католической религии за их пределами и «не оскорбят никого ни действием, ни словами, в противном случае они будут наказаны как нарушители общественного спокойствия». Для того чтобы «никто легкомысленно не подвергался какому-нибудь наказанию, аресту, или какой-либо другой опасности», все приказы о ереси и все распоряжения по уголовным делам, изданные герцогом Альбой, объявлены были не имеющими силы до окончательного решения генеральных штатов. Положение принца Оранского, как правителя Голландии и Зеландии оставалось неизменным, и обе эти провинции и впредь должны были составлять особое самоуправляющееся политическое единство. Все арестованные были освобождены; всем осужденным по политическим делам возвращено было их имущество «в том виде, в каком оно находилось в настоящее время». Далее, все изданные с 1566 г. указы относительно конфискации объявлены были «недействительными, потерявшими силу, аннулированными и вычеркнутыми из книг». Что касается проданных и отчужденных недвижимых имуществ, то специальная комиссия должна была заняться вопросом о вознаграждении прежних владельцев. Но исключение было сделано для церковных имуществ, находившихся в Голландии и Зеландии; бывшие владельцы должны были получить лишь право на пенсию, обеспечивающую им существование, «но все это временно, до тех пор пока генеральными штатами не будут изданы окончательные решения относительно их дальнейших претензий». Генеральным штатам предоставлено было также право окончательного «определения и решения» вопроса об установлении денежного курса, но так, чтобы при этом не пострадали интересы обеих северных провинций, в которых пришлось во время войны повысить ценность всех находившихся в обращении денег. И, наконец, они должны были заняться вопросом о том, должна ли «вся страна в целом» взять на себя уплату долгов, сделанных принцем Оранским во время его двух походов 1568 и 1572 гт.
Таковы были важнейшие статьи этого знаменитого договора, получившего с тех пор название Гентского примирения. Да них видны были следы спешки и замешательства, в котором находились участники переговоров. В действительности они представляли лишь временное соглашение, лишь какой-то выход, позволивший заключить всеми желанный мир и освободить страну от иностранного ига. Программа старых национальных требований получила в договоре ясное отражение, и столь же ясно было решение добиться силой проведения ее в жизнь. В этом отношении договор о примирении был близок «Великой привилегии», вырванной у Марии Бургундской в 1477 г.[395], и защитники договора не преминули впоследствии сослаться на эту аналогию. Действительно, как в том, так и в другом случае страна поднялась против своего властелина и диктовала ему свои условия.
Единственное, но чрезвычайно важное отличие состояло в том, что Привилегия 1477 г. разрушила государственное единство ради независимости провинций, между тем как в 1576 г. явно было стремление все подчинить благу «общей родины». В сущности это не вполне удалось. Пришлось предоставить Голландии и Зеландии исключительное положение. Они заняли особое место в «объединении всей страны» поскольку за ними сохранилось свое особое управление и свой денежная система. Но самое главное — и это было самым уязвимым пунктом всего договора о примирении — заключалось в том, что оно сделало невозможным окончательное решение религиозного вопроса. В конце концов пришлось ограничиться предварительным, временным соглашением, не удовлетворявшим ни католиков, ни кальвинистов. Католики могли лишь, скрепя сердце, мириться с исключительным господством протестантской религии в северных провинциях; кальвинисты же в V свою очередь считали недопустимым, что они не могли открыто исповедовать свою религию за пределами своих границ. Итак, религиозный конфликт, тяготевший в течение 10 лет над национальной жизнью, остался неразрешенным и после договора о примирении, как и до него. Вместо того, чтобы решить его, ограничились передачей этого мучительного вопроса на усмотрение генеральных штатов.
Но обе стороны несомненно рассчитывали осуществить свои стремления, когда придет время. Обе они упорно стояли на своем. Их общая ненависть к испанцам и их общее стремление к национальной системе управления сблизили их на время. Ио стоило только взглянуть на Гентский договор с религиозной точки зрения, чтобы убедиться в том, что это не мир, а в лучшем случае своего рода религиозное перемирие. Принц Оранский несомненно согласился на него за невозможностью добиться лучшего мира. Все его воззрения и все его поведение свидетельствовали о том, что он хотел взаимной веротерпимости, а не просто modus vivendi между двумя одинаково нетерпимыми сторонами. Но он знал, что личные его стремления неосуществимы, и потому удовольствовался возможным. В остальном у него было достаточно оснований быть довольным. В самом деле, договор о примирении объединил всю страну вокруг его дела. Теперь уже не только две провинции, а вся страна в целом полностью стала на его сторону против короля. Он добился цели, к которой столько времени стремился. Он стал вождем национальной оппозиции и перед лицом всей Испании борцом за «общую родину». Если до сих пор он был просто революционным штатгальтером (stadhouder) Голландии и Зеландии, то теперь он занимал положение подлинного революционного правителя 17 провинций. В то же время его популярность необычайно возросла. Бедняки, надеявшиеся, что Гентский договор положит конец всем их несчастьям, с восторгом приветствовали принца, заключившего его. Чем ужаснее были их страдания, тем радостнее приветствовали они его как своего спасителя. Опираясь на них, он мог теперь выступить против дон Хуана Австрийского.
