Таким образом теория новаторов дала приверженцам национальных свобод новые аргументы. Благодаря ей они не ограничивались больше требованием своих привилегий только на том основании, что они им принадлежали и что король торжественно присягал сохранять их: они ссылались кроме того также на рациональную концепцию государства и на принципы естественного и исторического права.

Это отмечалось уже со времени конференции в Бреде. Новые идеи были уже четко выражены в прекрасной речи Юниуса в ответ на предложения о мире со стороны представителей Рекесенса. Следы этого можно найти также в манифесте, посланном королю брабантскими штатами в 1576 г. Но лишь со времени восстания, вызванного бунтом испанских войск, эти идеи стали распространяться все шире и шире и легли в основу программы партии «истинных патриотов», или, что одно и то же, партии оранжистов. Впрочем, вначале патриоты тщательно скрывали перед католиками, которых они хотели привлечь к своему делу, религиозную сторону своей программы. Они бережно обходили религиозный вопрос: они выступали только как политики, и, так как им очень помогала ненависть к испанцам, то им вскоре удалось расположить к себе наиболее образованных и притом самых смелых людей. За короткое время они завоевали себе множество сторонников среди образованных кругов буржуазии, из среды которой они выбирали себе «пенсионариев» городов, чиновников и адвокатов. Этим и объясняется, что адвокаты в дальнейшем ходе событий будут играть все более значительную роль.

Уже в июле 1576 г. приверженцы принца Оранского взялись за дело. Государственный совет, брабантские и фландрские штаты засыпаны были письмами, настойчиво требовавшими свержения испанского ига. Особенно усердствовал Марникс. Брюсселец по происхождению, он сохранил в Брюсселе много друзей и тотчас же связался с ними. Со всем пылом своего боевого темперамента он писал один манифест за другим, одну брошюру за другой. 28 июля он мог с радостью констатировать, что добился успеха, и стал работать с удвоенной энергией.

Да и как могла не увенчаться успехом пропаганда оранжистов среди народа, до последней степени озлобленного против своего правительства и потерявшего счет своим жалобам? Столь же искусная, сколь и энергичная, эта пропаганда старалась не задеть религиозных убеждений католиков и их лояльности к королю, которую Марникс называл «мозолью рабства у людей, привыкших носить ярмо»[381]. Жаловавшимся на политическое угнетение она ставила в пример принца Оранского как защитника свободы; тем же, кто считал, что высокомерие испанцев перешло все границы, она превозносила его как защитника родины; и, наконец, тем купцам, предпринимателям и ремесленникам, которые из-за полного застоя всех дел были совершенно разорены или находились на краю нищеты, она расписывала в самых радужных красках богатства, в которых утопают благодаря ему Голландия и Зеландия[382].

В оранжистской Программе были свои доводы для всех классов общества, для всех интересов, для всех вожделений. Она сумела даже найти себе приверженцев среди брабантских прелатов, озлобленных включением аббатств в новые епископства. Таков был например Иоанн ван дер Линден, аббат монастыря св. Гетруды в Лувене. И в самом деле, чего ему было колебаться? Принц Оранский так искусно вел свою игру, что многие духовные лица считали его в глубине души католиком, и это мнение было очень широко распространено в народе[383].

Как бы жалок и беспомощен ни был государственный совет, но он оставался недоступным влиянию оранжистов, которые за исключением его проникали повсюду. Так как он сам неспособен был к действию, то он ограничивался пассивным сопротивлением против сыпавшихся на него со всех сторон соблазнов и увещаний. Заседавшие в нем вельможи и высокопоставленные чиновники горько сетовали на полнейшее безразличие короля по отношению к ним, но они приходили в ужас при мысли о переходе на сторону вождя повстанцев. Честь повелевала им оставаться верными государю, которого они представляли. Вместо того чтобы отвечать на письма принца Оранского, они разоблачали перед Филиппом II его интриги.

Так как в силу этого патриоты не могли перетянуть членов совета на свою сторону, то они попытались избавиться от них путем переворота. Один французский дворянин, по имени Терон, всецело преданный принцу Оранскому, организовал в Брюсселе заговор вместе с самыми решительными сторонниками принца Оранского. Он мог рассчитывать на аббата монастыря св. Гертруды, на первого бургомистра Генриха Блуайера, на адвоката Лисвельта, ван дер Гагена и ван ден Эйнде, и на Вильгельма Хеза, начальника пехоты, навербованной брабантскими штатами. Со стороны народа опасаться было нечего, так как он ненавидел государственный совет. Чтобы добиться успеха, нужна была только решимость.

4 сентября, среди бела дня, один из офицеров главнокомандующего Хеза Жак Глим во главе двух отрядов проник во дворец, арестовал Мансфельда, Берлемона, Сасбу и Ассонлевиля, бывших на заседании, и открыто по улицам повел своих пленников в тюрьму Broodtmys. Одновременно у домов Арсхота и Виглиуса поставлены были часовые, а три наиболее влиятельных члена тайного совета — Фонк, Буасхот и дель Рио — взяты были заложниками.

Известие об этом насильственном перевороте вызвало необычайное возбуждение, и брабантские штаты поспешили снять с себя всякую ответственность за него. Но за исключением нескольких невлиятельных роялистов никто не протестовал. К тому же инициаторы заговора пустили в массе слух, будто арестованные министры собирались сдать город испанцам, чего достаточно было, чтобы склонить на сторону заговорщиков общественное мнение.

Не, подлежит никакому сомнению, что принц Оранский был организатором и руководителем издали переворота 4 сентября[384]. Назначение дон Хуана Австрийского наместником стало теперь всем известно. Поэтому важно было ответить на это назначение созданием революционной ситуации в стране. Арест государственного совета равносилен был в действительности аресту самого короля. Это было оскорблением величества. С этого момента союз между государем и его подданными был порван. Народ резко выступил против своего наследственного государя. Не было никакого иного выхода, кроме войны или переговоров, при которых нидерландские провинции выступили бы перед Филиппом II как равная сторона. Словом, оскорбление, нанесенное короне, побудило все провинции присоединиться к восстанию Голландии и Зеландии. В самом деле, к кому им было обратиться при таких обстоятельствах, кроме человека, который в течение стольких лет руководил сопротивлением севера? Все те, кто одобрял инспирированный принцем Оранским переворот, фатально должны были просить у него помощи. Он становился таким образом судьей в той борьбе, которую он сам вызвал. С изумительной прозорливостью он учел все последствия своего смелого начинания, и события стали разворачиваться так, как он это предвидел.

В то время как Рода издал в Антверпене манифест, объявлявший, что он берет на себя управление впредь до освобождения арестованных членов государственного совета, брабантские штаты в Брюсселе уже 6 сентября обратились к штатам других провинций с предложением объединиться с ними. Штаты Генегау и Фландрии тотчас же ответили согласием. Подобно гентцам после ареста Максимилиана I в Брюгге в 1488 г.[385] эти три старые бургундские провинции в нарушение прерогативы верховной власти присвоили себе теперь право созыва генеральных штатов. Однако, чтобы беззаконие было менее явным и чтобы успокоить слишком пугливых людей, вожди движения освободили Арсхота, Виглиуса и Сасбу, восстановив таким образом видимость государственного совета.