Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Филипп уступил, но нетрудно себе представить, какое раздражение он должен был испытать при этом. Нидерланды не только не довольствовались больше противодействием его монархической политике, они теперь прямо мешали ему играть роль защитника «истинной веры», роль, которой он дорожил больше всего. Этого было достаточно, чтобы бургундские провинции были заподозрены в Мадриде если не в союзе с гугенотами, то по крайней мере в тайном сочувствии им.

Между тем оппозиция становилась с каждым днем все сильнее и смелее. Поддерживаемая почти открыто вельможами из государственного совета, она стала теперь еще более опасной, перейдя под руководство Брабанта. Последний был богаче и влиятельнее всех остальных провинций не только потому, что здесь находились экономическая столица страны Антверпен и ее политическая столица Брюссель, но также потому, что большинство вождей высшей знати — принц Оранский, Гогстратен, Берг — заседали в брабантских провинциальных штатах[79]. Брабант, примерно как Париж во Франции стал теперь руководить общественным мнением и начал играть доминирующую роль в политической жизни, подобно тому, как он уже раньше добился ведущей роли в хозяйственной и художественной жизни страны. Воодушевленный единодушием своих соседей, Брабант вскоре объединил их разрозненное сопротивление в одно сплоченное национально-оппозиционное движение.

Гранвелла отлично видел это. «Сопротивление новым епископствам, — писал он, — оказывают в стране брабантские штаты»[80]. И так как он не мог привести их в повиновение силой, то он пытался по крайней мере подорвать их влияние, стараясь посеять рознь между дворянством и провинциями и советуя королю противопоставить Антверпену конкуренцию Гентского порта, только что соединенного с морем Тернейзенским каналом. «Ведь совершенно безразлично, — заявлял он, — какой город будет извлекать выгоду из торговли, лишь бы она не пропадала для страны»[81]. Но все эти мероприятия, продиктованные растерянностью, были ни к чему. Брабантские штаты с каждым днем становились все решительнее. Они требовали назначения принца Оранского правителем (ruwaert) Брабанта; они запросили мнение парижского юриста Дюмулена, «известного еретика», относительно законности учреждения новых епископств; они послали в Мадрид и в Рим делегации для изложения королю и папе своих жалоб. О своей стороны, государственный совет, в котором недавно вернувшийся из Испании граф Горн загнил теперь место рядом с Эгмонтом и принцем Оранским, решил направить к Филиппу барона Монтиньи, чтобы сообщить ему об опасностях создавшегося положения. Созванное Маргаритой Пармской собрание рыцарей ордена Золотого руна добилось от нее, несмотря на возражения Гранвеллы и Виглиуса, разрешения на созыв генеральных штатов. Впрочем, их заседание, состоявшееся в Брюсселе 29 июня 1562 г., прошло совершенно спокойно, и они мирно разошлись, утвердив требовавшуюся субсидию.

Но это собрание свидетельствовало об ослаблении влияния Гранвеллы при правительнице, и это обстоятельство не могло не воодушевить его врагов. Лига, созданная против Гранвеллы несколькими вельможами в конце 1561 г. — быть может, по примеру, данному в апреле во Франции Монморанси, Гизом и Сент-Андре, — оставила теперь всякую сдержанность. Она обращалась с министром короля, как с отъявленым врагом; распространяла слухи, что Гранвелла советовал королю приказать отрубить полдюжину голов[82] и явиться с вооруженной силой для усмирения страны. Вожди лиги, писала Маргарита, «выражаются так, что возникает сомнение, является ли еще ваше величество повелителем этого государства»[83].

Но их поведение пугало ее еще больше, чем их речи. Действительно, с некоторых пор они явно искали сближения с Германией[84]. Они теперь вдруг вспомнили, что «Бургундский округ» являлся в свое время составной частью германской империи, находился под ее покровительством, и не было никаких сомнений, что ссылка на этот сюзеренитет, так неизменно игнорировавшийся со времени царствования Филиппа Доброго, была направлена против испанского государя. Брак принца Оранского (25 августа 1561 г.) с лютеранкой Анной Саксонской, состоявшийся, несмотря на явное. неодобрение короля, может считаться первым проявлением этого нового поведения высшей знати. Правда, принц Оранский сдержал — по крайней мере для вида — свое обещание воспитать свою жену в католическом духе, однако он не упускал с тех пор случая все более открыто подчеркивать, что он является вассалом императора и немецким князем. Он тесно связался со своими родственниками по ту сторону Рейна, которые все были протестантами; он поселил в своем дворце и в своем замке в Бреде массу дворян-лютеран и в 1562 г., несмотря на резкие упреки правительницы, отправился во Франкфурт на Майне, чтобы присутствовать на коронации нового императора Римской империи, Максимилиана И. Нетрудно было предвидеть, какими опасностями или по крайней мере тяжелыми последствиями чревато было на севере для испанской монархии его поведение. Берлемон с полным основанием был в ужасе от этого и заявил Маргарите, что «у принца какой-то важный план на уме и что дело идет о каком-то замысле против короля»[85].

В то время как высшее дворянство под руководством принца Оранского пыталось привлечь на свою сторону Германскую империю, народ, в свою очередь, жадно следил за событиями во Франции, где резня в Ваоси (2 марта 1562 г.) вызвала первую религиозную войну. «Здесь, — писал Гранвелла, — говорят только о событиях во Франции и притом в выражениях, не оставляющих сомнений, что здесь многие ничего не имели бы против того, чтобы дела приняли дурной оборот; и если бы это случилось во Франции, то то же самое вскоре произошло бы и здесь»[86]. Множество гугенотов искало себе прибежища в провинциях. Как и во время Французской революции, страна была наводнена эмигрантами, против которых правительство не решалось принять никаких мер и которые поддерживали в больших городах, в особенности в Турнэ, Валансьене и в Антверпене, очень опасное брожение[87]. В конце 1562 г. положение стало столь серьезным, что кардинал заявлял о безнадежности положения, если вельможи возьмутся за оружие, «ибо если кто-нибудь из них сделает это, то только один бог может помешать тому, чтобы эта страна не последовала примеру Франции»[88]. К счастью, они еще не помышляли о революции и продолжали питать надежды на вмешательство Германской империи.

Таково было положение дел к моменту возвращения Монтиньи из Испании. Тех, кто еще надеялся, что он привезет распоряжение, об отставке Гранвеллы, постигло горькое разочарование. Вместо того чтобы отозвать кардинала, король, наоборот, оказывал ему больше доверия, чем когда-либо: он пытался сломить предубеждение дворян против своего министра, заявлял, что Гранвелла совершенно невиновен в создании новых епископств, и заверял, наконец, что совершенно и не поднималось вопроса о введении в Нидерландах испанской инквизиции. Таким образом все усилия последних месяцев были потрачены бесцельно. Филипп остался непоколебимым. Но при тогдашнем положении дел его упорство могло лишь усилить активность недовольных. Дворянская лига составляла новые планы. Монтиньи примкнул к ней со времени своего возвращения, сделавшись вскоре одним из самых рьяных ее членов.

Тем временем правительница стала постепенно склоняться перед этим несокрушимым сопротивлением. Она дошла до того, что поставила перед собой вопрос о том, разумно ли сохранять министра, одно лишь присутствие которого делало невозможным управление страной. Чем резче вельможи подчеркивали свою ненависть к Гранвелле, тем больше уважения и преданности они выказывали Маргарите. Поэтому она льстила себя надеждой, что сумеет умиротворить их, как только король предоставит ей право действовать самостоятельно и освободит ее от унизительного контроля, которому он ее подчинил. Кроме того искусные интриги настроили ее против кардинала. Ее секретарь Армантерос и в особенности Симон Ренар, открытый враг Гранвеллы, внушили ей мысль, что Гранвелла втайне пытается вредить ей в Мадриде[89]. Так как отказ Филиппа II предоставить Пьяченцу дому Фарнезе придавал этим обвинениям некоторое правдоподобие, то в конце концов Маргарита дошла до того, что тоже стала желать отозвания своего советника как из честолюбивых стремлений играть политическую роль, так и из личных интересов[90]. С января 1 563 г. она давала понять, что готова согласиться на его заявления о желании выйти в отставку, которые ему иногда случалось делать[91].

вернуться

79

Таким образом брабантские провинциальные штаты приобрели национальное знамение. Это становится особенно ясным, если принять во внимание, что в 1565 г. граф Эгмонт купил сеньорию Газбек, чтобы иметь возможность заседать в них. Gachard, Notices sur les Archives de Gand, p. 47.

вернуться

80

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 199, 203. В феврале 1562 г. брабантские провинциальные штаты послали депутацию в Мадрид с протестом против создания епископств. Weiss, Papiers d'Etat, t. VI, Paris 1846, p. 503.

вернуться

81

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 201.

вернуться

82

Ibid., p. 207. Филипп II, заявляя правительнице, что Гранвелла не предлагал ему ничего подобного, заметил в то же время, что «пожалуй недурно было бы прибегнуть к этому средству».

вернуться

83

Ibid., р. 215.

вернуться

84

Kervyn de Lettenhove, Les Huguenots et les Gueux, t. I, p. 156; Marx, Studien…., S. 271.

вернуться

85

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 225.

вернуться

86

Ibid., p. 230.

вернуться

87

Weiss, Papiers d'État…, t. VII, p. 33; Gachard, Correspondance de Phiippe II, t. I, p. 218.

вернуться

88

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 230.

вернуться

89

Маркс (Marx, Studien…, S. 442 ff.) очень тонко проанализировал мотивы, толкнувшие Маргариту к этой перемене фронта. О любопытной фигуре Симона Ренара см. там же, стр. 316 и сл.

вернуться

90

Заслугой Рахфаля (Rachfahl, Margaretha von Parma, S. 117 ff.) является то, что он с исчерпывающей ясностью показал значение вопроса о Пьяченце для позиции Маргариты. Но он все же, пожалуй, впал в некоторые преувеличения.

вернуться

91

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 236.

16
{"b":"813680","o":1}