Разумеется, Филиппу II, когда он добивался у папы радикального изменения существовавшего в Нидерландах деления на округа, также не чужда была мысль об интересах государства; но все же, в отличие от своих предшественников, он в первую голову имел в виду религиозные нужды. Он хотел путем увеличения числа епископств и уменьшения вверенной каждому из них территории предоставить им возможность лучше воздействовать на верующих, дать им возможность лучше следить за строгим соблюдением католической веры и помочь ему таким образом в его походе на протестантизм.

На основании буллы, полученной им 12 мая 1559 г.[71] от Павла IV, наряду с прежними епископствами учреждалось 14 новых: в Намюре, Сент-Омере, Мсхельне, Антверпене, Генте, Брюгге, Ипре, Буа-ле-Дюке, Рурмонде, Гарлеме, Девентере, Левардене, Гронингене и Миддельбурге. Вместо 6 епископств для 3-миллионного населения теперь было 18[72], каждое из которых охватывало в среднем 160 тыс. жителей. Новые округа были по возможности приспособлены к границам отдельных провинций и к границе национальных языков страны. Кроме того они подчинены были трем архиепископствам, учрежденным в Камбрэ, Утрехте и Мехельне, причем последнему из них предоставлена была вся полнота духовной власти над всей нидерландской церковью, так что, избавившись теперь от вмешательства Реймса и Кельна, Нидерланды отныне стали представлять собой церковное единство, подобно тому как они составляли уже раньше единство политическое. Впрочем вся новая церковная организация должна была зависеть только от короля. Последний, по соглашению с папой, должен был назначать епископов, содержать их за свой счет, пока им не будут предоставлены постоянные доходы, и, наконец, должен был намечать кандидатов в епископы из среды докторов или лиценциатов теологии, не считаясь с их происхождением. Реорганизованная таким образом нидерландская церковь чрезвычайно напоминала (если отвлечься от различия во времени и в обстановке) церковную организацию, навязанную в X в. Оттоном I Лотарингскому герцогству. Как тут, так и там епископы являлись креатурами государя и послушными орудиями его воли. Само собою напрашивается сравнение между Гранвеллой, провозглашенным в 1561 г. архиепископом мехельнским, и Бруно, возведенным германским императором в 953 г. одновременно в сан архиепископа кельнского и в звание герцога Лотарингского.

Этого сравнения достаточно, чтобы понять, какой всеобщий взрыв негодования и какой поток жалоб тотчас же вызвала эта реформа. Разумеется, нельзя было отрицать, что с религиозной точки зрения она была превосходна. Но, с другой стороны, она нарушала интересы очень многих и в особенности чересчур усиливала королевскую власть, для того чтобы ее согласились спокойно принять. Ее встретили так яге враждебно, как в конце XVIII в. встретили судебную реформу Иосифа II. Непримиримый католицизм испанского монарха вызвал такую же бурю негодования, как и «просвещенный деспотизм» австрийского монарха. В планах Филиппа видели новые козни против свобод нидерландских провинций, вопиющее нарушение их привилегий. Дворянство было возмущено необходимостью отдать теологам низкого происхождения епископские должности, которые оно в течение долгого времени замещало представителями из собственной среды. Еще более возмущены были монахи тех монастырей, которые, согласно королевскому плану, должны были служить источником «епископских доходов» для новых прелатов. Действительно, чтобы обеспечить новые епископства доходами и одновременно облегчить свою собственную казну, Филипп получил от папы разрешение на передачу епископствам известного числа аббатств. Кроме того он видел в этой мере, идея которой внушена была ему Гранвеллой, огромную политическую выгоду. Отныне в провинциальных штатах должны были заседать уже не аббаты, на которых он не имел никакого влияния, а назначенные им и преданные ему епископы, которые могли составить здесь монархическую партию. Таким образом церковная реформа в конечном итоге способствовала усилению королевской власти, так как она вносила раскол в собрания штатов, обнаружившие за последние годы столь двусмысленное отношение к короне. Этого было достаточно, чтобы довести возбуждение умов до крайних пределов. Дворянство и городское население стали на сторону аббатов, интересы которых теперь совпадали с их собственными. В Брабанте оппозицию возглавили настоятели крупных монастырей, столь упорно защищавшие свои привилегии от централизаторских тенденций правительства[73] уже при Карле V; создалось парадоксальное положение, при котором само духовенство боролось против церковной реформы. «Аббаты так глупы, — писал Гранвелла в момент дурного расположения духа, — что неистовствуют, как буйволы»[74].

Но народ встретил новые епископства враждебно не только из страха, что благодаря им провинциальные штаты начнут подпадать под влияние короля, а главным образом потому, что опасались, как бы они не явились шагом на пути к введению в Нидерландах испанской инквизиции. Уже одно это название внушало всем мистический страх. Отлично было известно, что брюггский епископ Петр Курций, ипрский епископ Мартин Ритовий, буа-ле-дюкский епископ Француса Сонний, гентский епископ Вильгельм Линдан, а также гаарлемский и миддельбургский епископы до своего назначения на эти должности исполняли в бургундских провинциях обязанности инквизиторов. Кроме того известно было также, что «брат» Лоренцо да Виллавиченцо и «контадор» Алонзо цель Канто переслали в Мадрид обширный список подозрительных лиц и донесли королю о слишком снисходительном отношении брюссельского правительства к ереси[75]. Не достаточно ли было этого для оправдания внушенных всем подозрений? Напрасно Маргарита и Гранвелла заявляли, что король невиновен в приписываемых ему планах: никто им не верил. Да к тому яге разве могли они в его оправдание официально заявить, что он считал инквизицию в Нидерландах более беспощадной, чем испанская инквизиция?[76]

Возмущение, вызванное Филиппом, всей своей тяжестью обрушилось на Гранвеллу. Не решались прямо нападать на монарха, который, несмотря на; свою все растущую непопулярность, был, однако, защищен еще своим правом законного государя. Зато представлялся слишком благоприятный случай избавиться от всемогущего министра, и этого случая нельзя было упустить. Его недавнее возведение в кардинальское достоинство (26 февраля 1561 г.), подчеркнувшее доверие к нему со стороны государя, еще сильнее разожгло ненависть, которую к нему питали и без того. Вельможи из государственного совета, соблюдавшие до сих пор приличие, решили, что настал момент открыто порвать с ним и объединиться в своих действиях с народом. 23 июля 1561 г. граф Эгмонт и принц Оранский послали королю свои заявления об отставке, мотивируя свой уход из государственного совета тем, что они не хотят больше нести ответственность за вызванные кардиналом события, которым они к тому же не могли оказать никакого противодействия, так как все государственные дела большой важности решаются без их ведома[77]. После того как оба вождя высшей знати открыто перешли таким образом на сторону оппозиционной партии, последняя стала считать все дозволенным ей. На Гранвеллу обрушился невероятный поток оскорблений. Градом посыпались листовки на французском и фламандском языках, клеймившие этого «красного дьявола», эту «презренную гадину», этого «красного дракона», эту «испанскую свинью», эту «папскую каналью». Их ярость была тем сильнее, что им не удавалось вывести Гранвеллу из себя, и он отвечал лишь презрительным молчанием.

Неумелая политика Филиппа II еще ухудшала положение. Гораздо более озабоченный быстрыми успехами кальвинизма во Франции, чем волнением, царившим в Нидерландах, он решил предложить свою помощь Екатерине Медичи. В октябре 1561 г. он приказал Маргарите Пармской двинуть войска во Францию. Трудно было выбрать более неудачный момент для действий. Хотя Гранвелла отлично понимал, какими опасностями чревата была в такое тревожное для Нидерландов время религиозная война, вспыхнувшая во Франции, однако он, не колеблясь, стал убеждать короля отказаться от своего плана. Что касается правительницы, то она умоляла его подумать о продолжающемся истощении провинций. И наконец, главное было в том, что принц Оранский заявил перед советом, что нельзя двинуть отрядов милиции без согласия генеральных штатов[78].