Эти настроения правительницы внушили дворянам смелость для нового удара. 11 марта принц Оранский, Эгмонт и Горн направили королю настоящий обвинительный акт против Гранвеллы. Кардинал, заявлялось в нем, стал такой ненавистной фигурой в провинциях, что его пребывание здесь больше нетерпимо; убеждение, что решение «всех важнейших дел» зависит от него, настолько укоренилось в умах, что «нечего надеяться на искоренение его, пока он находится здесь». Что касается их самих, то они твердо решили впредь не заседать больше вместе с ним в государственном совете[92].

Этот ультиматум был отправлен Филиппу тремя подписавшими его не только от их имени, но и от имени почти всего высшего дворянства. За исключением Аремберга и Берлемона, он был одобрен всеми рыцарями ордена Золотого руна и всеми провинциальными штатгальтерами. Ультиматум ясно указывал на это, ссылаясь на «настроения стольких здешних высокочтимых людей». Впрочем, нетрудно было понять, что он требовал гораздо большего, чем отозвание ненавистного министра. Он содержал в действительности целую политическую программу. Обвиняя Гранвеллу в том, что он присвоил себе решение «всех важнейших дел», ультиматум тем самым осуждал монархическое испанское управление во имя национально-бургундского.

Филипп II не в состоянии был понять этого. И хотя он возмущен был наглостью вельмож, но приписывал их поведение лишь оскорбленному самолюбию, обманутому честолюбию и личным интригам. Он полагал, что действовал очень искусно, когда тянул со всеми этими делами и, как всегда, прибегал к мелким политиканским ухищрениям. Он воображал, что имеет дело лишь с интриганами и что достаточно посеять взаимное недоверие среди вождей, чтобы положить конец движению. Он тянул до 6 июня, затем ответил, что он намерен вскоре лично приехать в Нидерланды, а пока ему приятно будет видеть одного из вельмож и узнать, в чем обвиняют Гранвеллу. Ибо, заявлял он, «... я не считаю, что вы сообщили какую-нибудь особую причину, которая могла бы заставить меня прийти к убеждению, что я должен произвести указываемые вами изменения»[93]. Одновременно, чтобы оторвать графа Эгмонта от принца Оранского, он обратился к Эгмонту с письмом, в котором писал, что он охотнее всего хотел бы вести переговоры с ним.

Но как ни польщено было честолюбие графа этим проявлением королевской милости, он был слишком тесно связан с дворянской лигой, чтобы решиться пойти на разрыв с ней. После совещания с двумя другими вельможами, подписавшими послание от 11 марта, он покорно поблагодарил короля за его благоволение, заявив, что счастлив будет приложиться к его руке, но что он не может приехать в Испанию «по делу о кардинале»[94]. А через несколько дней эти трое вельмож обнародовали два новых письма, адресованных Филиппу II и правительнице[95]. В первом из них они заявляли, что их отказ заседать в государственном совете рядом с Гранвеллой остается в силе, во втором они объясняли, что важнейшей причиной этого их отказа является недавно полученный из Мадрида официальный приказ не созывать генеральных штатов, которые одни только, по их глубочайшему внутреннему убеждению, в состоянии изыскать «средства, чтобы покончить со всеми этими бедствиями». Эта декларация не оставляла никаких сомнений относительно образа мыслей вельмож. Нельзя было яснее указать, что дело шло для них не о личном, а о принципиальном вопросе, и лучше очертить конфликт между абсолютистским и автономным правительством. Гранвелла тотчас же понял это, обвинив своих врагов в том, что «они хотят превратить страну в своего рода республику, в которой король может делать только го, что им угодно»[96].

Теперь кризис разразился со всей силой. Поощряемые стачкой членов государственного совета брабантские штаты прекратили уплату денежных субсидий, а провинциальные штатгальтеры открыто обнаружили свое недовольство правительством. Между тем их поддержка была в этот момент нужнее, чем когда бы то ни было, так как на почве кальвинизма стали возникать беспорядки в Нижней Фландрии, в Турнэ, Валансьене. Как можно было с ними справиться, если представители власти отказывались действовать? Кроме того, чем можно было помочь в разгар всеобщего недовольства расстройству финансов и покрыть дефицит, ежегодно увеличивавшийся на 600 тыс. флоринов?[97] При этих обстоятельствах даже Гранвелла стал, наконец, приходить в отчаяние. Подавленный заботами, опасаясь даже за свою жизнь, он внезапно состарился и поседел[98]. Он видел теперь единственное спасение в приезде короля. Но он отлично знал, что король не приедет, и не хуже его знала это и Маргарита. Поэтому она решила предложить последнее средство. В августе 1563 г. Армантерос отправился в Мадрид с поручением просить Филиппа II об отозвании кардинала.

Между тем положение все обострялось. Принц Оранский, Эгмонт, Горн, Берг собирались на таинственные совещания. Когда в декабре герцогиня созвала в Брюсселе представителей генеральных штатов, Гранвелла не решился остаться в городе и выехал под благовидным предлогом объезда своей епархии[99]. Зато дворяне в своих столичных дворцах наперебой задавали пиры, тратились без счета и влезали в долги, «чтобы сохранить влияние на народ»[100]. Во время карнавала на маскараде у сира Гроббендонка они неожиданно решили ввести для своей лиги черную форму, усеянную красными шутовскими колпаками. Вскоре на улицах Брюсселя на каждом шагу стала встречаться эта странная форма — предшественница формы гезов, — и народ, разумеется, не преминул установить сходство между этими шутовскими колпаками и шапкой кардинала[101].

Что касается Филиппа II, то он принимал на этот раз решение медленнее, чем когда-либо, не зная, к чему склониться: к своему ли желанию наказать виновных или к осторожности, диктовавшейся обстоятельствами. Герцог Альба, пришедший в такую ярость от последнего письма нидерландских вельмож, что «его высказывания, если бы он не овладел собой, могли бы показаться словами буйно помешанного», посоветовал королю сделать вид, что он не заметил оскорбления, до тех пор «пока можно будет отрубить головы всем, кто этого заслуживает»[102]. Филипп в конце концов остановился на этом решении. В тиши своего кабинета он тщательно разрабатывал теперь постановку настоящей политической комедии. Решившись уступить, он хотел по крайней мере соблюсти приличия. Поэтому он приказал составить для Маргариты гласные инструкции, порицавшие поведение вельмож и приказывавшие им вернуться на свои места в государственном совете до тех пор, пока он не примет решения по поводу их жалоб на Гранвеллу. Одновременно он собственноручно писал Гранвелле, что разрешает ему отлучиться «в Бургундию на несколько дней, чтобы навестить свою престарелую мать», и ставил герцогиню в известность об этой уловке, благодаря которой спасены будут «авторитет короля и репутация кардинала» (22 января 1564 г.)[103].

В конце февраля Армантерос привез все эти предписания в Брюссель. Не могло быть никаких сомнений, каков будет исход этой комедии. Несмотря на королевский приказ, вельможи наотрез отказались вернуться в государственный совет. А правительница боялась — или делала вид, что боится, — чтобы в городе, «пестревшем новыми одеяниями», не вспыхнуло восстание[104].

Хотя Филипп, сожалевший теперь уже о своем первом решении, приказал ей через несколько дней после приезда Армантероса придумать, как сохранить Гранвеллу на его посту; и хотя Гранвелла, озлобленный тем, что его приносят в жертву оппозиции, не сообщил еще никому о намерениях короля, Маргарита, не колеблясь, попросила его уехать из Нидерландов. Побежденный министр вынужден был сыграть свою роль до конца. Он торжественно попросил у «ее высочества» разрешить ему проводить своего только что прибывшего в Нидерланды брата Шантонэ[105] в Бургундию, куда его призывали дела и семейные обстоятельства. Это разрешение было ему дано для вида на два или три месяца, в связи с чем Гранвелла позаботился пустить слух, что он в ближайшее время вернется. 13 марта он покинул Брюссель, в который ему никогда не суждено было вернуться.