Тембот подвел Сослану коня и сказал:

— Не медли, друг, садись на коня и скачи. Тебя проводит Алауган, он сильный человек. Ведь кто знает, что может встретиться на пути!..

Командир Кавказской туземной{36} конной дивизии в раздражении ходил взад-вперед по комнате, время от времени вглядываясь в портрет императора Николая Второго, и генералу казалось, что глаза на портрете неотрывно следят за ним.

«Но в чем же моя вина?! Вот и портрет твой я не снял, как это сделали другие, предавшие тебя! Скажи же, что я должен сделать? Что предпринять?! Теперь не только русские мужики, но и дикие горцы взбунтовались. Людей не пугают даже виселицы! Армия заражена чумой!.. Чем, чем могу я вытравить эту чуму?!»

Генерал застыл перед портретом, сверля его взглядом, и вдруг почувствовал, что глаза самодержца одобряюще потеплели.

— Нет… слава богу, он доверяет мне! Я знаю, что надо делать! Беспощадно расправляться с бунтовщиками! Каленым железом выжечь их мятежный дух!.. — сказал себе генерал и снова стал ходить из угла в угол по комнате.

Пушечные выстрелы доносились до здания, где расположился штаб дивизии.

«Так… значит, не удается сдержать натиск врага, — снова закипел злобой генерал. — Странно, ведь до самого последнего времени солдаты моей дивизии отличались особой храбростью, из всех боев, самых трудных выходили с победой. Вот они, эти победы! — мои кресты и медали. Так что же случилось, черт возьми?! Что сделалось с моими солдатами? Ну, положим, свергли царя, но ведь осталась же власть, ведь есть князь Львов и Керенский!..» — с досадой думал генерал.

Дверь отворилась, вошел адъютант.

— Привели. Ваше превос…ходительство! — взяв под козырек, доложил он.

— Введите арестованного!

Перед генералом предстал высокий, стройный горец с мужественным лицом. Не отдавая чести, он молча остановился у входа.

— Из какой сотни? — жестко спросил генерал.

— Из карачаевской сотни! — четко ответил арестованный.

— Как звать?

— Касым.

— Чем занимался до войны?

— Изучал окровавленные стены царской тюрьмы, господин генерал.

— Гм… гм… А туда попал, наверное, за такой же проступок, какой совершил вчера?

— Да, я совершил тяжкое преступление: полюбил дочь князя Бийсолтана.

— Хватит!.. Не распускай язык! Лучше скажи, почему отказался идти в атаку?! Почему забыл о присяге? — яростно закричал генерал.

— Я ничего не забыл, господин генерал, — сказал Касым, взглянув на портрет царя.

— Дикий кабан, как ты говоришь?!

Генерал хватался то за револьвер, то за сердце, — он плохо владел собой. А Касым стоял все так же спокойно, лишь глаза его сверкали из-под густых черных бровей.

Генерал не мог принять окончательного решения. «Если я его расстреляю, — думал он, — в дивизии усилятся волнения, а если оставлю в живых, к нему могут присоединиться другие солдаты!.. Ведь вчера, когда он отказался идти в атаку, некоторые последовали его примеру, а те, которые не посмели отказаться, пошли с большой неохотой. И странно… этот парень до вчерашнего случая за отвагу, проявленную в боях, получил Георгиевский крест и чин вахмистра!.. Непостижимо!»

— Говори, сукин сын, почему отказался идти в атаку? — генерал остановился перед Касымом.

— Не пошел, потому что не хотел, — глядя в окно и пристально следя за движениями часового, нехотя ответил Касым.

— Скотина! Ну, погоди, я устрою тебе собачью смерть!.. — истерично выкрикнул генерал.

Касым едва заметно улыбнулся уголками своих тонких губ.

— Надо было тебя, как собаку, пристрелить на месте!..

— Еще по поздно! — тем же безразличным тоном ответил Касым.

— Да как ты смеешь, скотина, как ты говоришь с генералом?! Понимаешь ли ты это?

— Знаю я, что лучше всего молчать, когда с тобой говорит генерал. Но одно я не могу понять, ради чего и ради кого вы гоните людей на бойню, как баранов!.. — медленно ответил Касым. Он знал, что в эти часы должна меняться караульная служба, и с нетерпением ждал этих минут. Часового сейчас должен сменить его друг, осетин Харитон.

«Но где же он? Где?.. Неужели не удастся!» — с замиранием сердца думал Касым.

А генерал, готовый на месте расстрелять упрямого арестанта, с трудом подавляя это желание, примиренно заговорил:

— Я немного погорячился… что делать, на войне это бывает, но думаю все-таки, что солдат и генерал всегда поймут друг друга, потому что оба они — солдаты и одинаково служат отечеству.

— Конечно, и одинаково живут хорошо, — с усмешкой заметил Касым.

Но генерал сделал вид, что не слышал этих слов, и еще мягче продолжал:

— Ты — храбрый горец, я знаю, что ты не уронишь честь солдата и пойдешь за отечество в огонь и в воду.

Я знаю, что ты не пошел в атаку не по своей поле, и кто-то заставил тебя поступить так… Скажи, кто?! — И генерал опять стал сверлить его острым взглядом.

Но арестованный молчал и, чему-то улыбаясь, смотрел в окно.

Генерал снова потерял самообладание, подбежал к арестованному и ударил его по щеке…

— Горцы, господин генерал, — медленно ответил Касым, — никого не трогают, но тому, кто поднимет на них руку, всегда дают сдачи. — Он развернулся и изо всех сил ударил генерала по лицу. Тот упал. Часовой, услышав шум, открыл дверь, но тут же снова закрыл ее. А Касым, схватив револьвер, лежавший на столе, бросился к окну, раздавил стекло, выпрыгнул и спрятался в кустах густо разросшейся ежевики.

Очень скоро Касым услышал шаги часового. Вот Харитон поравнялся с окном, вот проходит мимо него и говорит Касыму: «За вторым кустом направо открыта калитка, только что прискакал унтер, у калитки — его лошадь».

Касым бегом бросился к калитке, увидел привязанного к дереву коня, вскочил на него и вихрем умчался.

В лесу, в условленном месте, Касым поджидал Харитона, бежавшего следом за ним. Наконец появился Харитон. И тут же послышался конский топот и выстрелы — все ближе и ближе…

— Ты знаешь, Харитон, горцы никогда не убегают от погони. Давай встретим их здесь. Лучше сразу разделаться с ними, если это наши враги, — сказал Касым.

И они остались на месте.

— Стойте, мерзавцы! Не двигаться!.. Все равно вам не уйти!.. — Два конника наставили на них дула своих ружей.

— Ишь, продажные шкуры!.. Предатели!.. Я покажу вам, сволочи, где раки зимуют!.. С живых шкуру сдеру! — орал один из конников, унтер, у которого они увели коня.

Касым выхватил револьвер, выстрелил в унтера, и тот мешком свалился с коня. Касым обернулся и увидел, что Харитон и второй конник в схватке катаются по земле. Он бросился на помощь другу, но солдат изловчился и полоснул Касыма ножом по плечу. Однако Харитон изо всей силы ударил по руке солдата и вышиб у него нож.

Тяжело дыша, Касым взял у Харитона ремень и связал солдата.

— Ну что, сволочь, прикончить тебя?!

— Надо кончать! — мрачно сказал Харитон.

Взглянув на Касыма, Харитон увидел, что плечо друга в крови. Он разорвал на себе рубашку и осторожно перевязал рану Касыма.

В небе одна за другой вспыхивали звезды. Вот и луна выглянула. Стало хорошо видно связанного солдата, который дрожал не то от страха, не то от холода.

«Совсем еще мальчишка», — подумал Касым и, отозвав Харитона в сторону, сказал, смущаясь от возникшей в душе жалости:

— Не будем убивать его, Харитон!

— Но он не пожалел бы ни тебя, ни меня!

— Знаю. Но убить человека в открытом бою, — это одно, а убить его безоружного — совсем другое… — проговорил Касым и вдруг весь согнулся: плечо болело так, будто его жгли раскаленным железом.

— Подумай, мы сами еще не знаем, куда пойдем, а тут тащить с собой этого… — пытался возразить ему Харитон.

Солдат услышал, понял, что говорили о нем, упал на колени.

— Не убивайте меня, прошу вас, пожалейте, я ведь не добровольно пошел на фронт! Не убивайте!.. У моей матери и отца нет больше детей!.. Не виноват я, не виноват. Я ведь присягу принял.