Но пение не прекращалось, «Интернационал» летел над площадью.

Разъяренный жандарм, подняв плеть, резко повернулся и изо всей силы ударил по лицу одного из студентов…

Сразу все перемешалось: студенты, жандармы, прохожие… Суматоха, крики, ругань… Сослан, оттесненный толпой, потерял Зулкарная.

А черноволосый студент на балконе продолжал петь… И то, что так смело пел «Интернационал» бесстрашный карачаевец, наполняло сердце Сослана гордой радостью.

Жандармы рвались к дверям университета, чтобы сбросить поющего с балкона, но двери хорошо охранялись студентами. Студенты рассчитывали, что жандармы не решатся стрелять в них, боясь вызвать волнения, как в пятом году.

Но все-таки жандармам удалось прорваться к дверям.

И вот уже нет на балконе Тембота. Жандармы хватают один за другим студентов, тащат их из помещения на улицу и бросают в закрытые повозки. А повозки все подъезжают и подъезжают.

Сослан, расталкивая локтями людей, неожиданно оказался возле одной из повозок. Жандарм, притащив какого-то студента, вталкивал его в повозку, а когда тот попытался сопротивляться, стал нещадно избивать его плетью. Сослан быстро подскочил и изо всех сил укусил волосатую руку жандарма. От неожиданности и от боли жандарм растерялся, схватился за руку и выпустил студента, а тот мгновенно скрылся…

Вдруг чья-то сильная рука ухватила Сослана, оттянула его от повозки, и он оказался в гуще людей.

— У-уф!.. Слава богу, ты жив! Я измучился, пока нашел тебя, — тяжело дыша, говорил Зулкарнай.

— Где Тембот?! Он жив?! — вместо ответа спросил Сослан.

— Не знаю, среди арестованных его не было. И зачем он такое затеял?.. Зачем?.. Я три дня назад виделся с ним, но он ничего не говорил мне о своих планах. Да… странно… Зря он все это затеял!.. Зря!.. — говорил, качая головой, Зулкарнай.

— А что теперь с ним будет? — приставал к нему Сослан.

— Что?.. Если его все-таки схватили, — гнить ему в тюрьме, а если нет, — скроется куда-нибудь! Университета ему, конечно, больше не видать. Исключат. А Тембот так хорошо учился, — говорил Зулкарнай в раздумье.

Всю дорогу домой Сослан был мрачен. Мысль о судьбе Тембота не давала ему покоя: «Почему же Тембот не сказал Зулкарнаю о своих планах, ведь Зулкарнай его друг?!» — с тревогой думал Сослан.

— Ты что, дружище, нахмурился и опустил голову? Может, соскучился по родному дому? — спросил Зулкарнай.

— О матери думаю… — сказал Сослан. — Почему-то нет ответа на наши письма! Может, они затерялись в дороге? Как ты думаешь?

— Возможно, где-нибудь и затерялись… Кто знает… — задумчиво проговорил Зулкарнай.

— А если еще написать?

— Напишем, обязательно напишем… Но знаешь что… Ладно уж, все равно… До сих пор я не хотел говорить тебе, но теперь скажу: ведь никто в Карачае и не знает, что ты со мной сюда уехал!

— Как?! — Сослан остановился и растерянно смотрел на Зулкарная.

«Что же теперь думают обо мне мои родные, моя бедная мать!» — болью отозвалось в его сердце.

— Да, вот так… Если бы мы сообщили, где ты находишься, — сейчас тебя здесь не было бы! Добай и его родственничек Маулут извели бы твоих стариков родителей. Ты сам не усидел бы здесь, помчался домой, а там… опять батрачество… голод, собачья жизнь… Прощай учеба!.. А так — просто ты заблудился в лесу и тебя съели волки… И все концы в воду!.. Так-то вот, дорогой мой! — сказал Зулкарнай, поднимая воротник ветхого пальтишка Сослана и похлопывая его по плечу.

Тускло горели фонари на улицах Петербурга. А вдали сверкали огнями окна Зимнего дворца. Они казались Сослану похожими на глаза жандармов, которые хищно всматриваются в лица прохожих…

Придя домой, Зулкарнай попросил Сослана сбегать в лавку за хлебом, а сам стал растапливать печку. На душе у него было беспокойно. Он тоже думал о Темботе. «Что с ним?! Почему он мне ничего не сказал — ведь я друг его! Пусть я не принимаю его пути, пусть дороги у нас разные, но мы болеем душой за одно дело — за счастье народа!.. Почему же он скрыл от меня свои планы? Если бы я только знал, я бы его остановил… непременно!.. — волновался Зулкарнай. — Нужно во что бы то ни стало узнать, что с ним. Но где найти его? В своей комнате он, конечно, не сидит. Все же пойду поищу…»

Зулкарнай написал Сослану записку, что скоро придет, положил ключ в условленном месте и вышел.

Пройдя два квартала, он свернул на улицу, где жил Тембот. Шел так быстро, что стал задыхаться.

Огромный дом из темного камня был уже виден, еще три дома… У ворот какого-то здания Зулкарнай на минуту остановился, чтобы перевести дыхание… Неожиданно перед ним выросла фигура старика в тулупе, видимо, сторожа.

— Господин, не ходите туда, — сказал старик, показывая на большой каменный дом. — Там жандармы!.. Ищут какого-то студента, все перевернули, а студента не нашли. Может, слава богу, ему удалось скрыться! — Старик перекрестился. — Говорят, жандармы хватают всех, кто туда подойдет… Тут много приходило студентов, только я не пустил их туда… — Старик запахнул свой тулуп и отвернулся от Зулкарная.

Полиция еще долго разыскивала Тембота в Петербурге и среди студентов, и среди рабочих. В Карачае, на родине Тембота, приказ о розыске его отдавал сам атаман. Но никто не знал, куда он скрылся, хотя слухи о нем ходили разные. Одни говорили даже, что видели своими глазами, как выходил он из дома старшей сестры Хорасан, которую очень любил. А люди, побывавшие в Петербурге, уверяли, что «своими ушами слышали», как выступал Тембот на заводе.

Только аульчане, работающие на руднике «Эльбрус», помалкивали. Слушая других, они только качали головами и улыбались. Они-то хорошо знали, где находится Тембот. Они и прятали его, и помогали ему налаживать подпольную пропагандистскую работу.

Никто из односельчан не видел Тембота с момента его исчезновения, и в то же время присутствие его ощущалось постоянно.

Вот и сейчас о горемычной семье Джамая кто подумал? Да прежде всего Тембот! Несчастная Сыйлыхан совсем высохла в тоске по сыну. А недавно вдруг постучал к ним кто-то в дверь, и вошел брат Тембота, Харун, — учитель школы, где учился Сослан. Он и сказал Сыйлыхан:

— Не горюйте, джаным-кёзюм{25}, сын ваш Сослан жив и здоров. Он приедет к вам повидаться. Но никто пусть не знает об этом. «Сослан должен уехать учиться!» — так сказал Тембот.

Сыйлыхан словно оцепенела. Ноги приросли к полу, сердце ее сжалось… потом вдруг отчаянно забилось…

И вот настал день, когда Сослан приехал домой… Он не отходит от матери. «Как она похудела, бедная!» — с тоской думает Сослан. А Сыйлыхан никак не наглядится на выросшего сына, не знает, куда посадить его. Она помнит наказ Харуна: держать в тайне приезд сына. Но радость, как и горе, разве их удержишь! И Сыйлыхан, не находя другого способа выразить свое счастье, решается нарушить наказ Харуна. она обходит всех родных и знакомых и с их помощью устраивает той.

…Далеко разносятся по аулу звуки гармоники и хлопков в такт музыке. Такой большой и хороший той идет! Двор полон девушек и парней. Все одеты по-праздничному. Марджан, радостная, ходит среди девушек. То поговорит ласково с кем-нибудь из них, то ведет их в дом и угощает хычином.

Счастливая, улыбающаяся сидит среди женщин Сыйлыхан. Она, не спуская глаз, смотрит на танцующих, ведь среди них — ее сын, «самый младшенький, самый любимый… Нашелся!»

А Марджан, глядя на мать, думает: «Какая мать сегодня красивая и молодая». Муж Марджан ухаживает за гостями, угощает их, иногда и сам танцует.

К женщинам подходит сияющая Джакджак.

— Ой… ой!.. Заставили меня выпить рюмочку… Земля кружится… Так что я хотела сказать… — покачиваясь и стараясь удержаться на месте, говорит она, но взрыв смеха пресекает ее красноречие.

В этот момент к Сыйлыхан наклоняется соседка и шепчет:

— Акыз{26}, Сыйлыхан, мне кажется, они, — показала она глазами на женщин в трауре, — обижаются на вас, что устроили той, не соблюдаете обычая{27}.