Она увидела своего мужа, сидящего у постели дочери, и, крадучись словно кошка, тоже подошла к постели.

Бийсолтан даже не взглянул на жену. А Зайнеб подумала: «Однако ж, как изменился он всего за одну неделю…» — и тоже склонилась над больной.

Фатима дышала тяжело. Ее тело горело как в огне, длинные ресницы сливались с темными кругами под глазами, губы посинели.

— Она никого не узнает, — прошептал Бийсолтан, по-прежнему не глядя на жену.

Наконец он встал, вытащил из кармана носовой платок и приложил его к глазам. На его место тотчас села Зайнеб. Она долго и пристально всматривалась в лицо дочери, будто видела ее впервые в жизни. «Никогда Фатима мне, матери, не открывала свою душу, — с горечью и негодованием думала Зайнеб, — и во всем, конечно виновата была кормилица, эта проклятая Сайра! Пусть же она еще раз умрет на том свете!»

Услышав тяжелый стон дочери, Бийсолтан подскочил к постели снова. Фатима вытащила руку из-под шелкового одеяла и пошевелила губами. Отцу показалось, что сна просит пить, и он поднес ей ко рту чайную ложку с кипяченой водой. Зайнеб хотела вытереть губы дочери салфеткой, но муж оттолкнул ее руку и вытер капли воды на губах дочери тыльной стороной своей руки. Зайнеб нахмурилась, взглянула на мужа, он словно и не замечал ее сердитого взгляда.

Доктор, которого привел Бийсолтан, всю ночь дежурил у постели Фатимы и сейчас дремал в соседней комнате. Отдохнуть ему так и не удалось. Бийсолтан третий раз за утро разбудил его и напросил подойти к Фатиме.

— Господин полковник, — пожал плечами доктор, — вы же видите, что мы делаем все возможное. Сейчас самое главное, чтоб благополучно миновал кризис. — Он взглянул на свои серебряные часы и стал готовить шприц для укола…

В это время в комнату вошел Салимгерий, и, не замечая ни Бийсолтана, ни Зайнеб, ни доктора, сразу направился к постели Фатимы. «Только бы выздоровела, — думал он. — Пусть говорят, что я подобрал ее после Касыма… Пусть говорят что угодно!.. Все равно женюсь на ней!»

Ему стало так грустно, так жаль себя, что из груди его невольно вырвался стон, похожий на рыдание. Бийсолтан схватил его за ворот и изо всех сил толкнул к двери. Досада, злость, связанные с крушением надежд на брак дочери с Салимгерием, поднялись в душе Бийсолтана, и он, схватив Салимгерия за плечи, вывел его из комнаты.

Когда через некоторое время Зайнеб, оставив дочь, появилась вместе с доктором в соседней комнате, она увидела там мужа, сидящего в глубокой задумчивости.

Кто знает, какие чувства владели князем… Может быть, надежда на то, что не все еще потеряно?!

— Не надо так огорчаться, полковник, — сказала Зайнеб, обняв его. Бийсолтан обернулся и, взглянув на жену, заметил, что даже сейчас, когда дочь была при смерти, она кокетничала. И ему вдруг захотелось ударить по этому лицу с этими бесстыжими зелеными глазами.

Но Зайнеб, знавшая своего мужа как самое себя, продолжала вызывающе улыбаться.

— Ты совершенно напрасно обижаешься на свою Зайнеб, мой полковничек, — сказала она, подчеркивая последнее слово. — Чего же обижаться? Разве не ты хотел с помощью дочери стать миллионером?! — Глаза Зайнеб с каждым словом становились все жестче и злее. — Когда твоя дочь полюбила не этого урода Салимгерия, а парня-красавца, и убежала с ним, не ты ли, полковник, поднял всех на ноги? А теперь ты проливаешь слезы, что не сбылись твои планы насчет фабрики! Или ты плачешь, может быть, от жалости к дочери?! Надо было раньше жалеть ее! Всякая знающая себе цену женщина отдала бы предпочтение Касыму, а не этому слюнтяю Салимгерию! — злобно сверкая глазами, говорила Зайнеб.

… Бийсолтан оттолкнул жену, вскочил, сжал кулаки.

— Нет, нет, полковник, зря кипятишься, ты не посмеешь меня ударить! — усмехнулась Зайнеб и уселась в кресло перед мужем, который так и остался стоять с поднятыми кулаками.

— Убери, полковник, кулаки, убери! Зайнеб никогда не вмешивалась в твои дела. Да и зачем ей было вмешиваться? Полковник обеспечивал ее всем необходимым. Он требовал только одного: чтобы она выглядела всегда хорошо и улыбалась полковнику… Правда, Зайнеб улыбалась не только ему… А что она должна была делать, если он целыми днями пропадал где-то, стремясь стать миллионером?.. Ей тоже надо было чем-то заняться!.. Разве не ты, полковник, отнял у Зайнеб грудного ребенка и отдал его кормилице — рабе. «Зайнеб, — сказал ты, — кормление ребенка может попортить твою фигуру». И разве не ты, полковник, виноват, что мы с дочерью стали чужими друг другу? Сердце мое не было каменным. Разве мало знала Зайнеб ночей, когда, тоскуя по девочке, она проклинала тебя, плакала, а ты в это время здесь, в этом городе, согревал чью-то постель?! Никто лучше меня не знал, как ты таскался за женщинами. Но теперь нет прежней Зайнеб. Она стала такой, какой ты ее стремился сделать! — тяжело дыша, Зайнеб поднялась с кресла и стала ходить по комнате.

А Бийсолтан стоял молча, с опущенной головой. Зайнеб злобно взглянула на него.

— Сегодня ты убедился в том, что этот слюнтяй Салимгерий хоть сейчас готов жениться на твоей дочери. Так что не бойся, фабрика в Москве еще будет твоя! — с ехидной улыбкой продолжала Зайнеб. — Если, конечно, твоя дочь выживет…

— Да замолчишь ли ты?! Не то я прикончу тебя!.. — хрипло выкрикнул муж и опять шагнул к Зайнеб. Но она не двинулась с места. Долгим презрительным взглядом посмотрела на Бийсолтана и, подобрав своими маленькими ручками подол платья, точно боясь испачкаться, вышла из комнаты.

Шумит, волнуется красивый город Тифлис. На первый взгляд может показаться, что у здешних жителей нет других забот, кроме как ходить по его кривым улочкам.

Повсюду слышны голоса продавцов:

— Шашлык, шашлык, шашлык! — призывают одни, жаря шашлык прямо на улице.

— Лаваш, лаваш, лаваш! — кричат другие.

— Предсказываю судьбу! — хрипло выкрикивает старик-гадальщик. — А ну, подходи, скажу правду… Разве не интересно знать, что каждого ждет впереди?!

Девушка и мужчина протиснулись сквозь толпу любопытных, окруживших гадальщика. Мужчина, взяв девушку под руку, потянул ее обратно, но вдруг она заупрямилась.

— Подожди, Сослан, пусть он и нам погадает. Интересно, что скажет…

Мужчина подчинился и протянул гадальщику руку.

Старик-гадальщик, пристально разглядывая ее, сказал:

— Ты будешь одним из самых богатых людей и твоя жена — тоже, если сохранит свою красоту! Не будет счастливее вас на свете! Но, чтобы завоевать такое богатство, вы должны помогать русскому царю, а то сейчас наступило такое время, когда красота и богатство будут уничтожены… Приближается конец света… Простой народ совсем распустился…

Гадальщик вдруг умолк, поймав на себе недружелюбный взгляд мужчины.

— А ты сам, дедушка, разве не из простого народа? — спросил Сослан, протягивая деньги гадальщику.

— Я-то… конечно, из простого…

— Тогда прислушивайся к тому, что говорят в народе. — Сослан хотел что-то еще сказать старику, но теперь девушка потянула его за руку и увела из толпы.

Когда они подошли к парку, который раскинулся напротив большого здания Губернского управления, не было еще и полудня. Они сели на скамейку под ореховым деревом. Сослан опустил голову и, тяжело вздохнув, задумался.

Молчание длилось долго. Наконец Сослан отвлекся от своих мыслей, посмотрел на девушку усталыми глазами.

— Я полностью убедился в том, что они хотят загнать в капкан все наши социал-демократические организации Кавказа. Они стараются собрать силы, чтобы продолжать войну до победного конца. Я думаю, что и за людьми, которые работают в этом управлении, установлена слежка. Наша работа сейчас стала очень опасной. Я прошу тебя, будь осторожна, Марина.

— Да, да, я знаю, думала об этом. Иногда бывает трудно… — грустно сказала Марина, — особенно, когда сидишь с мешком нашей литературы и ждешь поезда… Время тянется так мучительно долго… Но, знаешь, Сослан, — снова оживленно заговорила она, — наш фиктивный брак все же очень помогает в работе…