— А я думала, ты смелый горец!.. Что ж, боишься погибнуть? — Фатима с ласковой усмешкой и в то же время с укором посмотрела на него.

— Нет, Фатима, я никогда еще и ничего не боялся. Я… люблю тебя… Но люблю и свободу. Ты же знаешь, — я не стал батраком. Живу на то, что зарабатываю своим нелегким трудом. Пусть скромно, бедно, но я не раб, я свободен! А ты, княжеская дочь, как сможешь ты жить в моей бедности? Ответь… Если сможешь… Ответь!..

— Должно быть, правда, что аллах меня проклял, — сказала Фатима. — С того дня, как увидела тебя, вся моя жизнь — ты!.. Я готова к любой жизни с тобой… Буду ждать твоего слова. Пойду с тобой, когда скажешь и куда захочешь… — Фатима смотрела на него полными слез глазами.

— Кто-то едет по дороге, кажется, направляется сюда, — крикнула Муслимат.

— Хорошо, я ухожу, — сказал Касым. — Фатима, я сейчас самый счастливый человек на свете. Я передам тебе все через Муслимат. Прощай!..

Фатима долго следила за всадником в белой рубашке, пока тот не скрылся из виду.

Дальний родственник Добая, Зулкарнай, был студентом Петербургского университета. Иногда в каникулы он приезжал в Карачай к богатому дядюшке, чтобы отдохнуть на лоне природы, подышать свежим воздухом. Обычно Зулкарнай отправлялся в один из отдаленных дядюшкиных кошей, расположенных в дремучем лесу. Глушь, тишина, чувство отрешенности от всего мира нравились ему, здесь он отдыхал душой.

Круг людей, с которыми Зулкарнай общался в Карачае, был ограничен. Ему нравилось общество простых крестьян, тружеников. Он видел, как невыносимо тяжела их жизнь, хотелось помочь им, сделать для них что-нибудь полезное, но что именно, Зулкарнай не знал. Иногда он встречался со своими давними знакомыми, директором русской школы в Карачае Иваном Ивановичем и его другом, учителем Харуном. От них Зулкарнай узнал о талантливом мальчике из Карачая Сослане, который работал теперь батраком у Добая и именно в том коше, куда собирался ехать Зулкарнай.

Когда Зулкарнай увидел Сослана и поближе узнал его, он решил во что бы то ни стало спасти его от унизительного рабства.

«Зря вот социал-демократы ратуют за революцию, ведь кровопролитие ничего не даст, — думал он, — а если, к примеру, я этого способного парнишку вырву из когтей дядюшки и выведу в люди, я сделаю большое дело, даже для всего нашего народа». И Зулкарнай тщательно продумал план похищения мальчика. Договорился с Сосланом встретиться в лесу. И никому ничего не сказав, тайком увез его в Петербург.

Когда Сослан однажды не вернулся в кош, подумали, что он заблудился в лесу. Его долго искали в окрестностях, но потом решили, что он стал жертвой голодных волков.

Никому из обитателей коша и в голову не могло придти, что Зулкарнай причастен к исчезновению Сослана… Их никогда не видели вместе, и мысль о дружбе студента-барина с простым батраком показалась бы всем нелепой.

Зулкарнай ни одной живой душе ничего не сказал о Сослане, поэтому все считали мальчика погибшим.

В Петербурге Зулкарнай снимал за небольшую плату комнату на окраине города. Средства его были крайне ограничены. Сослан видел это и старался, как только мог, помогать ему: колол дрова, топил печку, бегал в лавку за продуктами.

А Зулкарнай приобщал Сослана к культуре. Он начал с того, что в свободное от университетских занятий время учил Сослана русскому языку. Потом познакомил Сослана со своим земляком, тоже студентом, Темботом.

Оказалось, что Сослан хорошо знает брата Тембота, учителя Харуна.

Сослан сразу же привязался к Темботу. Ему во всем хотелось походить на этого спокойного и уверенного в себе карачаевца.

Тембот состоял в студенческом революционном кружке и очень часто, придя к Зулкарнаю, рассказывал о жизни рабочего человека, о его бесправии, о его тяжком труде. Говорил Тембот и о том, что жандармы следят за каждым шагом петербургских рабочих. Проработав одиннадцать — двенадцать часов в сутки, рабочие возвращаются домой поодиночке, редко по двое, по трое, и идут молча, чтобы их не заподозрили в сговоре. Они понимают, что сейчас нужна осторожность… Расстрел рабочих в 1905 году многому научил их. В душе рабочего родилась решимость… Ему не страшны стали тюрьмы, виселицы… «Он осторожен?.. Да!.. Но он не дремлет!.. Не-ет!..» — восклицал Тембот, будто возражая кому-то.

Шло время. Зулкарнай и Тембот привыкли к любознательному Сослану, полюбили его и всюду таскали с собой. Брали на студенческие собрания, на митинги. А однажды Тембот привел Сослана на собрание революционного кружка, которым руководил, и рассказал о судьбе Сослана товарищам. Скоро Сослан стал получать от кружковцев маленькие задания и выполнял их всегда безотказно и аккуратно.

Вечерами, когда Сослан и Зулкарнай оставались одни, они много говорили о жизни карачаевского народа, нередко и горячо спорили. Сослан обычно забрасывал Зулкарная вопросами. Но с ответами его не всегда соглашался.

— Разве не всем хочется, чтобы народу жилось хорошо?! — говорил Зулкарнай. — Бедным и я отдам последнюю рубашку. Но по-плохому ни от царя, ни от помещиков ничего не добьешься. Надо спокойно и постепенно улучшать жизнь людей, — внушал он Сослану.

— Почему же тогда голодные люди в 1905 году получили от царя вместо хлеба пули?! — возражал Сослан.

— Но ведь это сделал не царь, а поп Гапон!.. — воскликнул Зулкарнай. — Понимать же надо!..

— А если сделал поп, то как же он — слуга аллаха, разрешил убивать голодных бедняков?.. — снова не соглашался Сослан.

«Как может Зулкарнай думать, что богатым нужны богатства, чтобы потом раздавать их беднякам!.. Почему же Бийсолтан, например, не только ничего не дает бедным, но отбирает у них последнее?! Зулкарнай ведь хороший человек, почему он этого не понимает? А может быть, я что-то не понимаю?» — недоумевал Сослан и пытался найти ответ на мучившие его вопросы.

Он не был уже тем наивным подростком, который готов был расплакаться, встретившись с жестокостью таких людей, как Добай. Теперь при мысли о Добае у Сослана сжимались кулаки. Он вырастал и кое в чем начинал разбираться. Он уже знал, что царские жандармы, переодетые в гражданскую одежду, ходят по улицам, прислушиваясь к разговорам прохожих, что сотни невинных людей схвачены ими и брошены в тюрьмы, что Петропавловская крепость переполнена арестованными.

Однажды зимой, в январе, Зулкарнай потащил Сослана к зданию университета. Студенты стояли на улице, взявшись за руки, цепью окружая университет.

На лицах у всех — решимость… Прохожие с любопытством останавливались, разглядывая собравшихся, толпа на улице росла и росла.

Вдруг взгляды сотен людей устремились на балкон, где появился стройный юноша. Его черные волосы, зачесанные назад, резко выделялись на бледном лице. Он поднял руку и сильным, свободным голосом запел;

Студенты, стоявшие внизу, подхватили песню.

— Сослан, смотри, смотри — это наш друг, Тембот, наш карачаевец! — в восхищении крикнул Зулкарнай, стискивая руку Сослана и устремляясь вперед.

А Сослан от восторга не чувствовал земли под ногами. Песня унесла его воображение далеко в горы… в родной Карачай, к маленьким домикам с глиняными крышами. Перед ним встали картины его детства: вечно что- то штопающая, вечно озабоченная мать, соседи, которые постоянно просят друг у друга горсточку муки… Его друзья, мечтающие об учебе, умерший Мурат… — все мелькало перед глазами, грустное, но такое родное…

— Замолчать, сволочи!.. Стой! — раздался вдруг зычный голос жандарма. И вот их уже много. Они окружают собравшихся.

— Как бы не повторился опять пятый год, — говорит кто-то в толпе, пытаясь ускользнуть от жандармов.

— Ах, сукины дети!.. Ну, погодите!.. Петропавловская крепость ждет вас!.. — задыхаясь от ярости, кричал жандарм и хлестал направо и налево плетью.