Вернулся хозяин дома — Бийсолтан.

Служанка дала ему умыться и поставила на стол завтрак. Но есть Бийсолтану не хотелось. Он взял с подноса позолоченный рог, налил в него вина из графина и залпом выпил.

Взгляд его упал на конверт со штампом.

«Из Екатеринодара…» — решил он, взял костяной нож и вскрыл конверт.

«Его Высокоблагородию господину полковнику…» — начал он читать.

Прочитав письмо один раз, стал читать его снова.

«Созданное у вас общество учителей, в коем состоят и горские учителя»…

— Гм… гм… Трое! Не выйдет! — громко произнес он, потом опять уставился на бумаги: «…ведут тайную работу, неугодную существующей власти»…

Дальше в бумаге говорилось об ответственности полковника Бийсолтана за все события, происходящие в Карачае, а в конце стояло: «Администрация Кубанской области целиком на Вас надеется»…

Полковник положил бумагу в сейф, не спеша насыпал в трубку турецкого табака и закурил. Заложив руку в карман, дымя трубкой, Бийсолтан долго всматривался в портрет царя Николая, висящий на стене.

В Петербурге Бийсолтан немало наслышался о неблаговидных делах, происходящих при дворе. «Но ведь царю нужно все прощать! — думал он. — А этим учителишкам что, собственно, надо?.. Требуют земли?! А я при чем? В чем моя вина, если мой отец, умирая, оставил мне богатство и землю. Что же я теперь, должен кому-то отдать все это?!»

Даже себе Бийсолтан не хотел признаться, что присвоил земли вдвое больше, чем оставил ему отец…

Он ходил взад и вперед по комнате. Потом опять остановился у портрета царя. «Нет, мой государь, тот, кто осмелится противиться твоей воле, тот никуда не уйдет от моей мести!» — сжимая кулаки, думал Бийсолтан.

С этими мыслями он и вошел в спальню жены. Зайнеб лежала на кровати, на пышной перине, под атласным одеялом. Бийсолтану показалось, что жена спит, но Зайнеб из полуопущенных век наблюдала за каждым движением мужа. Она знала, что он очень недоволен ею, сердится на нее за вчерашнее… Вчера они ходили в гости к кадию{3}, Зайнеб кокетничала с ним, а это очень огорчало Бийсолтана.

Он любил свою легкомысленную жену. Ее черные, похожие на смородинки глаза, притягивали его и сейчас, как в юности. «Офицер, горец! А рядом с женщиной чуть не таешь!» — часто корил себя Бийсолтан, но это ему не помогало, и он прощал Зайнеб все.

Бийсолтан снял мундир, поправил погоны и положил рядом с оружием, потом сел на кровать жены и стал снимать сапоги. А Зайнеб сделала вид, что ее разбудили и потому она сердится.

— Дорогая, не сердись… Пора нам подумать о Фатиме. Надо устраивать ее судьбу… — виновато проговорил Бийсолтан.

— Ну что ж, послушаем ваше решение, мой полковник, — насмешливо улыбаясь, сказала Зайнеб.

Бийсолтан знал: когда жена говорит «мой полковник», — значит, она сердится, но если скажет: «мой полковничек», — тут уж нельзя не растаять!

С тех пор как ему присвоили звание полковника, Зайнеб никогда не звала его по имени. Даже в разговоре с Фатимой всегда говорила: «наш полковник» или «твой отец, полковник».

— Чомай купил в Кисловодске еще один дом.

— Сколько же теперь у него домов? — Зайнеб даже приподнялась на постели.

— Три больших дома. Два из них сдает квартирантам. Да еще имеет кожевенный завод. Вот откуда у него такие деньги! Происхождением он, правда, не блещет, род его ниже нашего, зато богатством берет верх!..

— Я слышала, что его слюнявый Салимгерий в Кисловодске любит покутить?

— Да что ты заладила: «слюнявый-слюнявый»! Был бы у тебя такой зятек!..

— Я вижу, мой полковник, ты и единственную дочь не задумаешься отдать за такого… — сразу посуровела Зайнеб.

— Но ты посмотри только, какое у Чомая хозяйство! Если и дальше так пойдет, Чомай станет богаче всех в Кубанской области! Значит, и власть к нему перейдет. Этого я не потерплю. В наших краях нет никого и не будет выше полковника императорской армии, Бийсолтана. Ты понимаешь?

— Когда я выходила за тебя, полковник, я думала только о том, как ты красив. А ты единственной дочери прочишь слюнявого Салимгерия! — злобно сверкнув глазами, проговорила Зайнеб.

Она никогда не затрудняла себя мыслью, откуда у мужа так много денег. Поэтому сейчас, когда муж сказал о Салимгерии, ее прежде всего взволновал вопрос, как может ее дочь стать женой такого внешне отвратительного человека?..

— Я думаю, дорогая, что ты понимаешь: если есть дочь, надо спешить хорошо выдать ее замуж. А поэтому надо как-то осторожненько дать понять Чомаю, что мы не прочь с ним породниться.

— Ах, мой полковничек, я подумаю об этом, а сейчас дай мне поспать, — капризно сказала Зайнеб и прижалась к мужу.

Занятая собой, Зайнеб всегда мало думала о дочери. Но теперь многое изменилось. Зайнеб после свадьбы каждый день стала бывать в комнате Фатимы, подолгу разговаривать с дочерью.

— Подумать только… — говорила Зайнеб. — Люди спрашивают, дочка, не сестра ли я тебе. Неужели я так молодо выгляжу? — Она тащила Фатиму к большому зеркалу. Оттуда на них смотрели как две сестры, две красивые молодые женщины.

Мать поправляла перед зеркалом свою прическу, а Фатима думала: «Правда, лица у нас похожи, но я уже забыла, какой настоящий цвет волос у мамы!»

— Скажи, дочка, не слишком ли я худая? Может быть, я очень затягиваюсь? Или так лучше? — спрашивала Зайнеб, прохаживаясь по комнате.

— Я не знаю, мама…

— Вот видишь… Если б с тобой говорила твоя нянька Сайра, ты бы ей так не отвечала, а крутилась бы волчком вокруг нее. Должна тебе заметить, что ты совсем не внимательна ко мне! — сердилась Зайнеб.

— При чем тут Сайра! — вспыхнула Фатима.

Зайнеб ревниво наблюдала за все растущей привязанностью дочери к своей няньке — кормилице Сайре.

— Как при чем?! Она тебя настраивает против меня! Я это хорошо знаю… Так вот, я буду не я, если допущу, чтобы она еще жила здесь. Я скажу полковнику, чтобы он отправил ее куда-нибудь подальше!

— Мама, не говори так, прошу тебя! Сайра меня вырастила и я… я люблю ее, — в слезах проговорила Фатима.

— О-о-о, любишь!.. Ну, погоди… Она у меня найдет свое место! Пусть только явится домой полковник!

Зайнеб хотела еще что-то сказать, но в дверях показался Салимгерий.

— Ах, молодой человек! А мы только что думали-гадали: почему вас сегодня так долго нет?! — лукаво посматривая на вошедшего, сказала Зайнеб и краем глаза взглянула на дочь.

— Мы с отцом ездили в горы, на пастбище. Поверите ли, я теперь дня не могу прожить, чтоб не повидать вас! — взволнованно произнес Салимгерий и, стараясь быть галантным, поцеловал руки Зайнеб и Фатиме.

На лице Зайнеб промелькнула насмешливая улыбка, «Вот неуч! — подумала она. — Девушке-то ведь руку не целуют!» Но тут же, поддерживая разговор, приветливо спросила Салимгерия:

— Как там ваши стада, все ли у вас в хозяйство идет хорошо?

Фатима незаметно вытерла руку, которую поцеловал Салимгерий и, взглянув на мать, заметила, что она странно держит свою руку, словно брезгливо отстраняя от себя.

— Дочка считает вас одним из самых замечательных джигитов! — шурша шелком платья, Зайнеб прошлась перед Салимгерием.

— Мама! — с упреком воскликнула Фатима. Но Зайнеб сделала вид, что не слышит дочь.

А Салимгерий, самодовольно улыбаясь и поглядывая на Фатиму, поставил на стол небольшую серебряную шкатулку. Фатима вспыхнула, бросила на диван вышивку, которую держала в руках, и отошла к окну.

Встал и Салимгерий, подошел к пианино.

— Какой прекрасный инструмент! Как жаль, что я не умею играть на нем.

«Ведь многим девушкам можно было бы задурить голову музыкой, — думал он. — Только эта, видно, не из тех глупеньких, что попадались мне в Кисловодске».

— Когда я женюсь, — продолжал оп, — отец поручит мне вести все наши дела! Он обещал мне. — И, гордо подняв голову, Салимгерий посмотрел на женщин: какое впечатление произвели его слова?