— Я готов выполнить все, что вы прикажете, ваше превосходительство! — сказал Сослан, вытягиваясь в струнку.

Элизабет улыбнулась.

— Папа, а зачем ты надумал отсылать куда-то этого молодого человека?

Генерал, видимо привыкший исполнять все капризы своей избалованной дочери, смотрел то на дочь, то на Сослана. И наконец сказал:

— Идите, господин учитель, вас известят о дне отъезда.

Сослан, даже не взглянув на девушку, вышел из кабинета и прошел опять через многочисленные караулы…

…Васо Ираклиевич, к которому зашел Сослан, бросился к нему с расспросами. Он был сильно обеспокоен вызовом Сослана к генералу.

— Говори, скорее!.. Как? Что? Зачем?

— Не беспокойся, все в порядке! — старался успокоить его Сослан. — Дела складываются для нас, как будто, благоприятно. Генерал посылает меня в Баку усмирять рабочих! Необходимо только рассказать об этом Серго и посоветоваться с ним. Есть только одна маленькая загвоздка, — загадочно улыбнулся Сослан, — при нашей беседе с генералом присутствовала его дочь… и она, видите ли, не желает, чтобы я уезжал отсюда…

— Черт знает, что такое!.. Час от часу не легче!.. Может быть, тебе лучше уехать сейчас же, не дожидаясь повторных приказаний? — с тревогой спросил Васо.

— К сожалению, генерал пока не дал мне точных указаний, к кому я должен ехать, а то можно было бы выехать завтра, после встречи с Серго.

— Что же… что же нам предпринять?! — в раздумье проговорил Васо. — Подожди, Сослан, здесь, может быть, мне удастся хоть что-нибудь разузнать… Тогда решим, как быть!.. — Васо взял из стола какие-то бумаги, поправил галстук и вышел.

Приехав в Баку, Сослан прежде всего пошел по адресу, полученному от Васо, и предупредил подпольщиков о прибывших в Баку шпиках. Удалось быстро перебраться в более надежное место и перетащить станок, на котором печатались листовки. Сослан привез и передал товарищам письмо от Тифлисского партийного комитета.

После этого он отправился с письмом генерала к начальнику Бакинского жандармского управления — самоуверенному и свирепому человеку. «Зверь лютый», — говорили о нем рабочие. От него-то Сослан и узнал о готовящейся жестокой расправе с большевиками и революционно настроенными рабочими.

Выполняя поручение генерала, Сослану пришлось в течение нескольких дней принимать участие в подготовке к этой расправе. Но Сослан успел предупредить о ней партийный комитет.

Понимая, что дальнейшее пребывание его в Баку небезопасно, он сообщил генералу через начальника жандармского управления, что поручение его выполнено, и попросил разрешения навестить умирающую мать. Получив согласие генерала, Сослан отправился в родные края.

В подкладке тужурки у него было зашито письмо товарища Серго Орджоникидзе в Екатеринодарский комитет партии.

Вопрос о его поездке в Карачай был обдуман еще в Баку, при встрече с товарищем Серго.

Сослан понимал, что эта поездка рискованна для него, и все-таки тоска по родным местам, по семье была сильнее страха перед опасностью.

Через верного человека Сослану удалось известить о дне своего приезда Нанаша. Тот встретил его на станции и повез к озеру, окруженному дремучим лесом. Здесь должны собраться те, кого хотел повидать Сослан. Сослан сидел на берегу озера и задумчиво смотрел на целые стаи рыб в синеватой воде. Здесь никто никогда их не ловил, потому что рыба эта считалась несъедобной. По рассказам стариков, в озере когда-то утонул бедный пастух вместе со своими овцами. «С тех пор, — говорили старики, — вода в озере замутилась, рыба стала слишком жирной, а на поверхности воды плавает шерсть утонувших овец».

На берегу появился Алауган, тихо подошел к Сослану и сел рядом. Сослан очень обрадовался ему. Он любил Алаугана не только потому, что он был мужем его сестры, но и за справедливость и мужество. Алауган рассказал Сослану о своем счастье: у него родился сын! А если сын, — значит, ему должны выделить кусок земли… Только вот эта война… От нее и голод, и нужда, она и рождению сына не дает порадоваться…

А Сослан смотрел на зеленеющий лес, на причудливую игру солнца и думал о своем заветном. Наконец он сказал:

— Знаешь, Алауган, я пробую написать букварь на карачаевском языке. Если получится, — по нему смогут обучаться все наши дети.

— Э-эй, если б мой сын выучился грамоте! — воскликнул Алауган. — Да разве пустят моего сына на порог школы! — Алауган невольно сжал кулаки, будто угрожал кому-то.

В эту минуту их окликнул Нанаш, звал поближе к костру.

У костра стоял улыбающийся Тембот. Сослан бросился к нему, и они молча обнялись.

Когда все расселись вокруг огня, Нанаш сказал:

— Все мы устали, друзья, все проголодались, поэтому давайте-ка сначала поедим. Я позаботился о барашке.

Пока Нанаш резал зажаренного барашка, Тембот, с любовью поглядывая на Сослана, говорил:

— Вот и приехал в родные края наш друг Сослан. Много довелось повидать ему за эти годы, встречался он с замечательными людьми — товарищем Серго Орджоникидзе и товарищем Кировым. И между прочим, друзья, уж если так случилось, что Нанаш позаботился о барашке, то разрешите по обычаю преподнести половину головы барашка самому дорогому гостю{35}.

И Тембот подал знак Нанашу.

— Просим!.. Просим!.. — раздались голоса.

Сослан встал, благодарно оглядывая каждого.

— Дорогие мои, спасибо за честь, которую вы мне оказываете. Но я не могу не сказать, что сердце мое стало биться для народа с того дня, как наш Тембот с балкона университета в Петербурге спел «Интернационал». Как бы ни стремился я быть полезным в борьбе за наше общее дело, ничего бы не сделал, если бы на моем пути не встретились такие замечательные люди, как Тембот и Нанаш. Поэтому разрешите передать эту голову, по достоинству, им, — и он положил полголовы барашка перед Темботом и Нанашем. — А теперь расскажу вам о том, что видел.

Долго и подробно Сослан рассказывал в темнеющем лесу о революционном движении в России, о многочисленных митингах, о стачках, о событиях на фронте и о том, как характеризует империалистическую войну Владимир Ильич Ленин.

Закончил свой рассказ Сослан так:

— Необходимо, друзья, усилить работу среди населения. Надо поднимать народ на борьбу за свержение царя и за превращение этой захватнической войны в войну гражданскую! О конкретных задачах мы и поговорим особо. А теперь мне не терпится узнать, что делается тут у нас, в родном нашем Карачае.

Алауган рассказал, что народ в его ауле бедствует из-за непосильных военных налогов, сейчас стали отбирать даже последних лошадей и быков.

— Эта проклятая война, — подтвердил Нанаш, — окончательно доконала народ. Недавно в соседнем ауле люди расправились с приставом, который объявил о новых налогах. Лопнуло терпение у народа. Многие теперь поняли, что царь ради своей выгоды поставил под пули тысячи и тысячи чужих сыновей и отцов. Поэтому солдаты бегут с фронта.

— Разреши мне сказать два слова, — не вытерпел Алауган. — Я думаю, — пора заставить царя распрощаться с троном, и чем скорее, тем лучше. Для этого дела, мне кажется, могут пригодиться и мои силы, и вот эти руки, — и Алауган поднял вверх свои большие руки.

— Ты правильно говоришь, Алауган, руки твои действительно золотые. Они будут очень нужны революции, — подтвердил Тембот.

Раздался треск веток, и у костра появился всадник. Все повскакали с мест, но тут же успокоились, узнав в нём сына Джакджак Джашарбека, любимца аула.

Джашарбек, с трудом переводя дыхание, заговорил:

— Добай разослал всюду всадников, ищут Сослана и других товарищей! На столбе висит объявление: «Тысячу рублей получит тот, кто укажет местонахождение Сослана Албатова». Я скакал сюда, запутывая следы. Нужно всем быстро разойтись!

— Ну, что же, друзья, мне пора, — сказал Сослан, поднимаясь. — Жаль, что так недолго побыли мы вместе. Я еду на рудник. Оттуда товарищи обещали доставить меня в Пашинск, где я должен встретиться с черкесскими товарищами, потом поеду в Адыгею.