Фаро поглядел на нее с сомнением:

— Хочешь сама сделать набросок декларации?

— Вроде того. Кажется, я знаю, что именно всех устроит.

Как скажешь. — Фаро окинул взглядом спорщиков — их дискуссия грозила вот–вот перерасти в потасовку — и покачал головой. — Думается мне, это будет чудо.

Весть постепенно распространилась за пределы «Золотого соверена». Снова вспыхнули споры — разнообразные компании разъясняли друг другу смысл Декларации, впадали в заблуждение, сравнивали самые противоречивые слухи и бесцельно кружили по улице. Кто–то находчивый побежал в печатную мастерскую, засучил рукава и подготовил набор лаконичного документа; и когда заработали печатные станки, споры, что бурлили тут и там по всему Старому тракту, стали заметно точней и осмысленней. По призыву Мауриска, Педдока, Кит и Дюморра их сторонники выстроились рядами; вначале их было немного, но с каждой минутой к строю примыкали все новые люди.

К моменту, когда солнце поднялось в зенит, толпа уже пришла в движение. Громадное шествие протянулось по Старому тракту и Мостовой улице, направляясь к мосту Святого Валлакса, чтобы перейти на Остров. Расиния, шагавшая во главе шумной колонны, уже различала за широкой полосой реки западную оконечность Острова, где зловеще маячили черные стены Вендра.

Фаро и Мауриск шли рядом с ней. Они уже рассказали Мауриску о гибели Бена и аресте Коры.

— Жаль, что ты не сообщила раньше, — ответил он. — Ты же знаешь, Рас, я всем сердцем хочу ее выручить. Вот только остальные…

Да, знаю. — Главам фракций далеко не всегда удавалось держать в узде своих сподвижников. — Все же мы их расшевелили, и это главное.

Фаро покачал головой. В руке он держал свежеотпечатанный, еще пахнущий краской экземпляр Декларации.

— Зато обеспечили себе крупные неприятности в будущем.

— С будущим разберемся, когда оно настанет. А теперь… — Расиния красноречиво пожала плечами.

— Откуда ты знала, что вот это всех устроит? — осведомился Фаро, помахивая Декларацией.

Расиния отняла у него листок и, улыбаясь, пробежала его взглядом. Полный текст Декларации состоял из нескольких абзацев. В нем не было ни слова о принципах, праве вето, налогах или даже правах человека. Декларация выдвигала всего два простых требования: освобождение Дантона и всех тех, кто был брошен в Вендр прошлой ночью, и согласие короля на созыв предварительных Генеральных штатов, куда войдут лица, подписавшие Декларацию, и другие влиятельные горожане, — для обсуждения всех вопросов, которые возникнут.

— Что ж, — сказала Расиния вслух, — прежде всего, я показывала Декларацию каждому по отдельности. Каждый, таким образом, мог предположить, что все остальные непременно ее подпишут, а он, воздержавшись, останется на бобах.

— Ловкий ход, — согласился Фаро. — И все–таки…

— Ну же, подумай. Дано: компания студентов, которые целыми днями спорят друг с другом в кофейнях и питейных заведениях. Что их всех объединяет?

— Даже не представляю, — признался Фаро.

— То, что они любят спорить, — сказал Мауриск.

Расиния улыбнулась.

— Именно. Стало быть, если хочешь их объединить, предложи им возможность спорить с поистине грандиозным размахом.

Фаро издал сухой смешок. И как бы невзначай сбавил ход, пропустив Мауриска на шаг вперед и оставшись рядом с Расинией.

— Послушай, — прошептал он, наклоняясь к ней, — я знаю, ты вне себя из–за смерти Бена, ты хочешь помочь Коре, но… ведь того, что сейчас происходит, уже не остановишь. Ты же это понимаешь, правда?

— Понимаю, — негромко отозвалась Расиния. — Мы пойдем до конца.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Улыбка Расинии погасла.

— Я тоже, — сказала она. — Я тоже.

Тусклый свет зари сочился на улицу Святого Хастофа, разгоняя тени. С ними развеялась и надежда Маркуса на то, что огни, всю ночь пылавшие под стенами, окажутся отвлекающим маневром. Толпа, которая ночью, в отблесках бесчисленных факелов, казалась лишь сонмом призраков, в предутреннем свете обрела пугающую реальность. Многолюдное скопление протянулось поперек всего узкого острова и заполнило боковые улицы вплоть до самой Триумфальной площади. Маркус на глаз прикинул: здесь собралось по меньшей мере несколько тысяч человек — и это только в пределах видимости со стен. Бог весть сколько просто не сумело протолкнуться поближе.

История повторялась: он будто опять оказался в Форте Доблести. Вот только вместо нескольких батальонов вооруженной мушкетами ворданайской пехоты и артиллерийской полубатареи в его распоряжении имелись десятка четыре до смерти перепуганных жандармов и охрана из Министерства информации, которую вряд ли можно было считать надежной боевой единицей. Да и толпа под стенами Вендра отнюдь не проявляла присущего хандараям нежелания рваться в бой — Маркус уже разглядел с полдесятка спешно сооружавшихся лестниц, и часовым на стенах приходилось то и дело пригибаться, спасаясь от летящих камней и других метательных снарядов.

Высота внешней стены Вендра была добрых тридцать футов, и, чтобы перебросить через нее камень, требовалась сильная рука. Впрочем, среди тех, кто собрался внизу, недостатка в силачах не наблюдалось, и кому–то из охранников уже метким броском перебили руку, а одного жандарма едва не сбил со стены шальной кочан капусты. По крайней мере, здесь, в отличие от Форта Доблести, имелась настоящая стрелковая ступень — надежная опора для тех, кто, согнувшись в три погибели, укрывался от обстрела за парапетами.

При всей зловещей репутации Вендр, как и Форт Доблести, давно потерял оборонное значение. Изначально эту крепость возводили для поддержки водных батарей, что прикрывали столицу от нападения с юга, с реки, и потому стены, обращенные к морю, отличались толщиной и обилием амбразур. Укрепления со стороны суши сооружались без особого тщания и представляли собой заурядную каменную стену — она окружала внутренний двор и служила внешней линией обороны. Когда зарождение современной артиллерии вынесло приговор каменным фортам по всему континенту, Корона передала Вендр гражданским властям, а те превратили крепость в тюрьму.

Нынешние затруднения Маркуса упирались в формальность. Будучи тюрьмой, Вендр состоял в ведении министра юстиции и жандармерии, а Маркус, как капитан жандармерии, по чину превосходил любого в этой организации, кроме самого Януса. Однако жандармерия уже довольно давно уступила Вендр Министерству информации, а потому тюрьмой управлял Конкордат, и охрана ее набиралась также из его рядов.

Таким образом, тот, кто сейчас прибыл представиться Маркусу, формально находился у него в подчинении. С другой стороны, он и сам носил на воротничке капитанские нашивки, а его взгляд и манера держаться яснее слов говорили, что Маркуса он считает по положению в лучшем случае равным себе. Мундир его выглядел, мягко говоря, своеобразно: покроем похож на армейский, но не синий, а черный, с серебряными пуговицами и кантом. Поверх мундира он набросил черную кожаную шинель из тех, которые так обожал Конкордат. Прибывший и не подумал отдать честь, и Маркус отплатил ему тем же.

— Сэр, — проговорил офицер Конкордата. Судя по выражению лица, он считал это обращение единственной уместной уступкой. — Прошу прощения, что не имел возможности увидеться с вами раньше.

— Ничего страшного, ночь выдалась хлопотная, — ответил он и представился: — Маркус Д’Ивуар, капитан жандармерии.

— Так точно, сэр. Капитан Джеймс Росс, к вашим услугам.

— Могу я спросить, капитан, к какому подразделению вы принадлежите?

— Особая служба Министерства информации, сэр.

— Особая служба. Ясно.

Маркус никогда не слыхал о такой, но, с другой стороны, он провел много лет вдалеке от Вордана.

— Сколько людей у вас в распоряжении?

— Всего — семьдесят восемь, сэр. Часть нужна, чтобы надзирать за заключенными, но я могу выставить на стены по меньшей мере сорок человек.