Стало тихо, и Маркус услышал свое рваное учащенное дыхание. Гифорт не шевелился, зажмурившись и все так же стискивая шест. Кадык его ходил ходуном.

— Вице–капитан! — окликнул Д’Ивуар. — Вы целы?

После долгой паузы тот наконец открыл глаза и шумно выдохнул.

— Пожалуй, да, — ответил он. — Эйзен? Джонс?

— Я живой, сэр, — отозвался Эйзен. Голос его едва заметно дрожал. — Ранен в руку навылет. А вот Джонс, похоже, мертв.

Краткий осмотр показал, что он прав. Маркус попытался передвинуть дубовое чудище, придавившее Джонса, но обнаружил, что не в состоянии даже шевельнуть его. Открыв дверцу гардероба, он увидел, что громадный шкаф изнутри забит мешками кирпичей.

«Да он, верно, весит целую тонну!»

Он показал Гифорту мешки с кирпичами.

— Нас ждали, — произнес вице–капитан.

— Нас или кого–то другого, — согласился Маркус. — Быть может, наверху остался дозорный…

Они переглянулись, и каждый, не сговариваясь, представил себе одну и ту же картину: человек с заряженным пистолетом целится в лестницу, дожидаясь, когда кто–то начнет по ней подниматься. Маркус сделал глубокий вдох.

— Пойду проверю, — сказал он. — Попытайтесь пока освободить вход.

— Но, сэр…

Капитан, все так же сжав в руке окровавленную саблю, уже направлялся к лестнице. Конечно, правильнее было бы подождать, пока в дом не смогут войти остальные жандармы, — но один человек уже погиб, и ему невыносима была мысль о том, чтобы отправить другого навстречу опасности, возможно, смертельной. Он остановился у подножия лестницы и поглядел вверх. На осыпающейся штукатурке потолка плясали отблески пламени.

«Кто–то там наверху развел огонь».

Маркус помедлил, прикидывая, как действовать дальше, затем вскинул саблю и во весь дух взбежал по ступенькам, надеясь, что затаившийся стрелок — если там вообще кто–то затаился — будет застигнут врасплох и в спешке промахнется. Дощатая лестница зловеще скрипела под сапогами, но он перемахнул через последнюю ступеньку и тотчас прыгнул вбок, приземлился на корточки, уйдя с вероятной линии огня.

На втором этаже оказалась еще одна большая комната, без обстановки, если не считать трех изрядно потрепанных соломенных тюфяков. В углу над массивным чугунным котлом весело плясали блики огня. Молодой человек в потертых кожаных штанах стоял у котла и как раз бросил в огонь записную книжку в твердом переплете.

— Ни с места! — рявкнул Маркус, кидаясь к нему.

Не выказывая никаких признаков удивления, тот поднял руки и отступил. Беглый взгляд подтвердил худшие опасения Маркуса: в котле жарко пылала гора бумаг. Значит, те ублюдки внизу попросту старались выиграть время!

— Ты арестован! — Он неловко сознавал, что у жандармов наверняка есть общепринятый порядок взятия под арест, вот только сам он о нем понятия не имеет. — Руки вверх, и не вздумай наделать глупостей!

Молодой человек улыбнулся. У него было тонкое выразительное лицо с аккуратно подстриженной бородкой, но гладкими щеками. Когда он заговорил, Маркус различил в его голосе едва уловимые нотки скрипучего мурнскайского акцента.

— Ни в коем случае, — сказал молодой человек и улыбнулся чуть шире. — Рад знакомству, капитан Д’Ивуар.

Пытаясь успокоить издерганные нервы, Винтер пробовала составлять в уме список того, что выводит ее из равновесия. Толку оказалось ни на грош, но, раз начав, остановиться она уже не могла.

Первым делом и главным образом — платье (или «треклятое платье», как она мысленно его называла). С первой минуты новый наряд вызвал у нее глубочайшую неловкость, но она понадеялась, что это ненадолго и старые привычки скоро возьмут свое. С тех пор прошло два дня, и хотя Винтер уже в состоянии была пройти несколько шагов, не думая о том, что на ней надето, но стоило ей стремительно обернуться, стоило дунуть свежему ветерку — и она в панике пыталась прихлопнуть подол длинной юбки, скользнувший по ногам.

Верх был немногим лучше. Нельзя сказать, что он нарушал приличия, но короткие рукава и свободного покроя лиф внушали Винтер чувство, что она не совсем одета. Фигура ее, хоть не отличалась пышными формами, все же была безусловно женственной, и всякий раз, замечая свое отражение в какой–нибудь витрине, она подавляла настоятельную потребность прикрыться. Она почти даже с нежностью вспоминала тугую хватку нижних рубах, которые тайком ушивала, чтобы скрыть грудь. Ладно хоть шляпа есть, пускай даже это фетровая финтифлюшка с мягкими полями, а не привычное армейское кепи с жестким козырьком.

Вторым поводом для беспокойства — быть может, отчасти следствием первого — был постоянный страх, что ее вот–вот разоблачат. Винтер прожила два года в армии, в окружении мужчин, остро сознавая, что при малейшем промахе, который выдаст ее истинный пол, она попадет под арест и отправится в Вордан — и это в лучшем случае. Ходить в подобном наряде по многолюдным улицам казалось хуже, чем ходить нагишом. Она чувствовала себя бесстыднейшей шлюхой, что выставляет напоказ самое сокровенное. Очевидное безразличие людей, окружавших ее, могло в любой момент развеяться в прах, едва лишь какой–нибудь представитель власти опознает ее и призовет к ответу за совершенные преступления.

Третья и наиболее прозаическая причина нервничать состояла в том, что она до сих пор не достигла ни малейших успехов в порученном ей деле. В самом начале она решила день просто побродить по улицам в новом наряде, постепенно свыкаясь с тем, что его придется носить. Отчего–то ей казалось, что все встречные будут пялиться, как будто по округе разнеслась сногсшибательная новость: вон идет Винтер Игернгласс в женском платье! На самом же деле никто ее и не заметил, кроме пары уличных торговцев, при виде умытой и относительно опрятной особы женского пола решивших, что у нее водится звонкая монета.

Гулять по городским улицам, не привлекая ничьего внимания, оказалось для нее совершенно внове. Все детство, не считая нескольких смутных воспоминаний, было связано с «Тюрьмой миссис Уилмор», и больше десяти лет она провела в старом особняке, выбираясь разве что в окрестные усадьбы. Потом сбежала и оказалась в Хандаре. До начала Искупления солдаты Первого колониального имели право свободно передвигаться по Эш–Катариону, но ворданайские мундиры и чужеземный цвет кожи означали для них полную невозможность затеряться в толпе.

Все они привыкли постоянно быть на виду, и Винтер давно перестала замечать неотступное внимание окружающих, но сейчас все вдруг переменилось. Тут, в столице Вордана, она была лишь заурядной женщиной, одной из многих, возможно, не совсем обычной для здешних мест — но не более чем десятки других горожанок. Казалось, неведомый чародей одним взмахом руки сделал ее невидимой.

На второй день она наконец решилась взяться за работу. Янус снабдил ее приличной суммой, так что она сняла комнату, а затем принялась расспрашивать местных обитателей в надежде напасть на след Кожанов — бунтарской организации, к которой ей, согласно плану, предстояло примкнуть. Поиски особого успеха не принесли. Просто гуляя но улицам, она ничем не выделялась из толпы, но стоило открыть рот, и в ней неизбежно признавали чужачку, «пришлую». Не говоря уж о том, что в этих краях она не знала ни души, ее голосу недоставало местной гнусавости, да и здешний жаргон был ей незнаком настолько, что иные словечки звучали сущей тарабарщиной.

Вся эта часть города занимала примерно половину южного Вордана и носила расплывчатое название Доки. С севера ее окаймлял берег реки Вор, с юга — широкая Стенная улица, пролегавшая там, где в древности стояла городская стена. Южнее постройки тоже были, но там, по мнению большинства горожан, уже начинались Канавы, нездоровая, заболоченная местность, в сравнении с ней даже Доки выглядели вполне уютными и цивилизованными. На востоке река Вор и Стенная улица сходились у южного водосборника, образуя своего рода треугольник. На западе, впрочем, Доки постепенно редели, и жилые дома, лавки и питейные заведения перетекали в лабиринт грунтовых дорог и складов, что окружали Нижний рынок.