«И ведь вышло неплохо», — думала Расиния, продираясь сквозь дебри красноречия. Большую часть этой речи она написала, готовясь выступить на открытии Генеральных штатов, что так бесцеремонно было сорвано Последним Герцогом. Конечно, иные факты не выдержали бы критики завсегдатаев «Синей маски»: к примеру, депутаты времен Фаруса I были богатыми землевладельцами, и главное их недовольство состояло в том, что бароны посягали на их старинные права в области податей и налогов. Однако же эта речь воплощала в себе все то, во что верила Расиния, то, к чему стремились она и ее друзья, то, ради чего отдали жизнь Бен и несчастный Дантон…

И все напрасно. Ничего у нее не выйдет, ничего. Депутаты слушали не сводя глаз, но толпа — Расиния чувствовала это — не была захвачена ее речью. В устах Дантона эти же слова обрели бы силу и страсть пушечных ядер, поразили бы каждого, кто был на площади, в самое сердце, охватили бы священным трепетом. Отец Расинии в лучшие свои годы, хотя и уступал Дантону, но исторг бы воодушевленный отклик даже из камней мостовой. Однако сейчас, исходя из ее собственных уст, слова казались слабыми, неуверенными, выхолощенно–книжными. Не прерывая речи, Расиния на миг закрыла глаза, чтобы удержать подступающие слезы отчаяния.

«Мы так долго трудились именно ради этой минуты. Я втянула всех в этот заговор, я вела их, подталкивала, увлекала — Бена, Дантона, Фаро, остальных — ради того, чтобы оказаться здесь. И вот все напрасно».

Расиния глубоко вздохнула и перешла к заключению:

— Когда народ Вордана снова выступил за созыв Генеральных штатов, герцог Орланко и его присные сочли это преступлением, подстрекательством к бунту. Но как же такое возможно? Народ — вот подлинный суверен Вордана, и мы правим его именем. Разве может правитель взбунтоваться против себя самого? Разве может созыв исторического собрания народных представителей быть чем–то иным, кроме воплощения богом данного права? Вот почему я, королева Вордана, сегодня стою перед вами, смиренно признавая право народа выразить свою волю через собравшихся здесь избранников…

Снаружи, в южной части площади, возникло какое–то замешательство. Толпа заколыхалась, завихрилась, одни стремились ближе к месту события, другие неистово пробивались прочь. Расиния различала ликующие возгласы, крики, даже чей–то пронзительный визг, но к чему все это относится, было не разобрать. Она прервалась, прикрыла ладонью глаза, силясь разглядеть, что происходит, — и тогда уловила отчетливый блеск стали.

«Святые и мученики! Что это? На нас напали?»

Расиния через плечо оглянулась на Януса. Граф Миеран стоял далеко от края, в тени исполинской статуи, и смотрел на свои карманные часы. Мгновение спустя он защелкнул крышку часов и поднял взгляд.

— Ваше величество, — сказал он, — вы замечательно пунктуальны.

Толпа раздалась, неуклонно отступая, но испуганные выкрики все явственней заглушались многоголосым ликованием. Через площадь двигалась, чеканя шаг, колонна синих мундиров — батальон численностью в тысячу человек. Следом отдельной колонной шел другой батальон и третий, а между ними перемещались могучие серо–стальные силуэты артиллерийских пушек и зарядных ящиков. Во главе их трепетал на ветру ворданайский флаг серебряный орел, ослепительно сверкающий на ярко–синем поле, — а рядом развевалось боевое знамя Первого колониального пехотного полка.

Когда первая шеренга достигла центра площади — прямо под трибуной, — колонна разом остановилась. Офицеры выкрикнули приказ, и тысяча солдат с сокрушительным грохотом ударила прикладами мушкетов по плитам мостовой. Тысяча рук взметнулась, отдавая честь.

Боже благослови королеву! — слаженным хором прозвучал старинный девиз. — И да хранит ее милость Кариса!

Беглая — лишь на долю секунды — улыбка скользнула по губам Януса, и он жестом указал на толпу. Расиния стремительно развернулась и, шагнув к самому краю трибуны, прокричала заключительные строчки своей речи:

— Знайте, что я не намерена уступить это священное право без боя! Пойдете ли вы со мной?

Глядя с высоты на солдат, она раскинула и руки и прибавила:

— Пойдете ли вы с нами?

Толпа разразилась воплями. Тут и там Расиния различала отдельные слова — «Боже благослови Вордан!» или «Боже благослови королеву!». Гул толпы нарастал, из невнятного рокота превращаясь в крик, из крика — в оглушительный рев, который сотряс площадь, дребезжа оконными рамами и распугивая голубей с крыш. К этому реву присоединились закаленные солдатские глотки, и уже казалось, что обширная трибуна, содрогаясь, вот–вот обрушится вниз. Расиния закрыла глаза и наконец позволила себе улыбнуться.

— Не знаю, как ты, а я запишусь в армию!

— Да ни в жизнь! Ты только болтаешь об этом и на самом деле никуда не запишешься.

— А вот и запишусь!

— В прошлый раз ты сказал, что ни к чему идти на смерть ради какого–то там дворянчика.

— Да, но то было в прошлый раз. Теперь командует Вальних!

— А он не дворянчик, что ли?

— Он знает, что делает, вот и все. А еще у него есть самые настоящие солдаты! Первый колониальный полк — вот как они зовутся. Ты слыхал, что эти ребята совершили в Хандаре?

— Я много чего слыхал, но кто скажет, что это правда?

— И ведь ты тоже не хочешь, чтобы Орланко вернулся, со всей своей сворой Истинных святош и борелгайских откупщиков?

— Не хочу, но…

— И кстати, подумай еще вот о чем: пройдет неделя, и любому парню в синем мундире будет незачем платить за выпивку во всех столичных кабаках! А уж девчонки…

— Да, но до этой благодати еще надо дожить.

Винтер, сунув руки в карманы, шагала бок о бок с парой юнцов, покуда они не свернули в проулок. С тех пор как она покинула собор, точно такие же — или очень похожие — разговоры ей довелось выслушать уже раз десять, если не больше.

Оставив толпу ликовать на площади, депутаты вернулись в собор, поглощенные жесточайшими дебатами. Все любовно выпестованные и обговоренные на прошлой неделе альянсы пошли прахом, как будто речь Януса и прибытие Первого колониального опрокинули вверх тормашками шахматную доску и в беспорядке рассыпали по полу все фигуры. В некотором смысле так оно и было. Впервые на памяти живущих части королевской армии вошли в пределы столицы, и это несомненно изменило баланс сил в пользу того, кому эти войска подчинялись.

Радикалы, монархисты и Центр раскололись на десяток с лишним противоборствующих группировок. Одни восхваляли Януса, другие желали немедля отправить делегацию, которая примет командование полком, дабы его не могли использовать против Генеральных штатов. Третьи возражали против таких необдуманных действий — впрочем, как и против любых действий, — опасаясь сердить Януса прежде, чем будет покончено с Орланко. Иные и вовсе твердили: перед тем как что–либо предпринять, необходимо наконец написать конституцию и прояснить положение королевы.

Мауриск то сидел молча, то кричал во все горло, успокаивая напуганных соратников и отбиваясь от все более абсурдных предложений. Наконец он убедил депутатов принять резолюцию в поддержку Януса и Первого колониального, где в общих чертах выражалась надежда, что сей доблестный полководец одолеет Орланко, но ничего определенного не говорилось о том, что случится после. Удовлетворившись этим компромиссом, Генеральные штаты наконец разошлись для вечернего отдыха.

Винтер наняла экипаж для поездки в Доки, но, перебравшись через Великий Мост, оказалась вынуждена оставить повозку и продолжить путь пешком. Улицы были полны народу, как будто марш Первого колониального послужил обывателям магическим знаком выйти из укрытий. Повсюду пылали факелы, взрослые болтали и смеялись, а ребятишки играли и восторженно вопили, радуясь нежданному празднику.

Пробираясь через толпу, Винтер узнала, что, помимо прибытия прежнего ее полка, для всеобщего ликования имелся и другой веский повод. Первый колониальный, пройдя с юга по Зеленому тракту, привел за собой солидный шлейф телег и фургонов. Все они принадлежали окрестным земледельцам и купцам, прежде из–за слухов о вооруженных стычках опасавшимся везти припасы в столицу. Теперь они примкнули к знакомым синим мундирам, очевидному свидетельству, что порядок в городе восстановлен, и последовали за полком, чтобы благополучно распродать свои товары. Дорога на север еще оставалась закрытой, но явление этого каравана помогло восполнить недостаток съестных припасов и снизить цены до более приемлемого уровня. Здесь были свежие овощи, бочонки ранних яблок, корзины с зерном и груды окороков, и весь город, казалось, был пропитан ароматом доходящего в печах хлеба.