Кабала святош
Булгаков гордился «Кабалой святош» и называл ее «блестящей пьесой» [Булгаков 19906: 448][155]. Это сочинение задумывалось не как биография, хотя ее именно так и воспринимают. При первом чтении «Кабалы святош» на совещании литературно-репертуарного комитета худполитсовета МХАТа в 1930 году Булгакову пришлось отбиваться от указаний, которые давали ему слушатели по части того, какие пьесы ему следовало писать:
Булгаков, отвечая на высказанные замечания, пояснил, что в его планы «не входила ни пьеса о классовой борьбе в XVIII веке, ни создание монументальной трагедии, ни создание антирелигиозного спектакля. Он хотел написать пьесу о светлом, ярком гении Мольера, задавленном черной кабалой святош при полном попустительстве абсолютной, удушающей силы короля. Такая пьеса нужна советскому зрителю» [Смелянский 1986: 265].
Перед нами та триада «художник – государь – идеолог», которая присутствует во всем творчестве Булгакова и которая интересовала его больше всего в истории Мольера. Автор «Тартюфа» казался Булгакову историческим архетипом гонимого художника, само существование которого зависело от капризов всесильного монарха, а произведения подвергались цензуре завистливыми коллегами-писателями и идеологическими церберами.
В интервью, которое Булгаков дал перед премьерой «Мольера» в 1936 году, он снова счел нужным объяснить, к какому жанру принадлежит его пьеса:
Я писал романтическую драму[156], а не историческую хронику. В романтической драме невозможна и не нужна полная биографическая точность. Я допустил целый ряд сдвигов, служащих к драматургическому усилению и художественному украшению пьесы. Например, Мольер фактически умер не на сцене, а, почувствовав себя на сцене дурно, успел добраться домой; охлаждение короля к Мольеру, имевшее место в истории, доведено мною в драме до степени острого конфликта и т. д. [Смелянский 1986: 258].
Драматические и художественные решения Булгакова остались непонятны руководству театра. Мхатовцы, и в особенности Станиславский, хотели поставить величественную пьесу, прославляющую гений Мольера, в то время как Булгакова больше интересовали те силы, которые привели гения к падению. Как показала Э. Проффер, Булгаков «пытался сначала удовлетворить желание Станиславского показать Мольера “творящим” на сцене в рамках более традиционной “романизированной биографии”» [Proffer 1984: 393], однако в конечном итоге не смог подчиниться такой интерпретации своей пьесы и тем поправкам, которые от него требовали. В романе о Мольере Булгаков замечал, что «ни за одну из своих пьес Мольер не боролся так упорно, как за “Тартюфа”» [Булгаков 1991: 139]. В этом отношении «Кабала святош» была булгаковским «Тартюфом».
МХАТ готовил пьесу четыре года, было проведено более 290 репетиций, несколько раз менялись актеры, трижды – режиссеры, дважды – художники-постановщики. Получившийся спектакль, хотя и оказался, по словам жены писателя, не тем, «о котором мечталось» [Булгакова 1990: 111], тем не менее имел большой успех у зрителей. И все же в «Правде» от 9 марта появилась статья без подписи под названием «Внешний блеск и фальшивое содержание», которая предвещала смерть «Мольера». «В пьесе Булгакова, – говорилось в “Правде”, – исторического Мольера нет и в помине. Показан, к удовольствию обывателя, заурядный актерик, запутавшийся в своих семейных делах» [цит. по: Булгакова 1990: 367]. После этой рецензии спектакль был немедленно снят с репертуара.
В советских условиях, где героям поклонялись и где их образы запечатлевались в монументах, булгаковский «живой Мольер» был неуместен. Как сам писатель, так и советская цензура искали «полезное прошлое», пытаясь найти в нем персонажей, которые могли бы воздействовать на настоящее. Такие герои должны были оказаться «больше, чем жизнь» и производить сильное впечатление, вдохновляя советских людей на подвиги. Однако Булгакова не интересовали монументы. Его влекло историческое прошлое как модель для настоящего. Благодаря пьесе о Мольере он многое понял о роли художника в обществе; он искал ответ, который позволил бы «мастеру» разделить власть со своим защитником и покровителем.
Булгаковский Мольер
Советская установка на создание монументальных образов героев получила институциональное выражение в ряде биографий, составивших в итоге серию «ЖЗЛ» – «Жизнь замечательных людей»; редакция именно этой серии обратилась к Булгакову с просьбой подготовить книгу о Мольере. Уже в начале 1917 года Горький начал переговоры с писателями о биографиях, которые он задумал выпускать. Горький ориентировался на одноименную дореволюционную книжную серию. Идея новой книжной серии возникла после Первой мировой войны. Она была сформулирована писателем в письмах к Г. Уэллсу и Р. Роллану 1916–1917 годах. Горький указывал, что новое поколение нужно вдохновлять на подвиги примерами из прошлого:
Мы, взрослые люди, которым в скором времени предстоит покинуть этот мир, – мы оставим нашим детям жалкое наследство, мы им завещаем очень грустную жизнь. Эта нелепая война – блестящее доказательство нашей моральной слабости, упадка культуры. Напомним же детям, что люди не всегда были так слабы и дурны, как – увы! – мы теперь; напомним им, что у всех народов были – и есть сейчас – великие люди, благородные сердца. Это необходимо сделать именно в эти дни победоносной жестокости и зверства [Горький 1955: 374–375].
«Жизнь замечательных людей» предназначалась для школьников, и к работе над ней планировалось привлечь самых лучших писателей. Мечта Горького воплотилась только в 1933 году. В первый год было выпущено 17 биографий знаменитых художников, писателей, ученых и изобретателей, в том числе Данте, Ломоносова, Жорж Санд, Сурикова, Репина, Гуттенберга, Менделеева, Дизеля и братьев Райт.
В июне 1932 года Булгаков подписал с «ЖЗЛ» контракт на большую биографию Мольера, которую следовало сдать в феврале 1933 года. Кандидатура Булгакова как нельзя лучше подходила в качестве автора жизнеописания французского драматурга XVII века, и выбор редакции представлялся совершенно естественным. Горький восхищался булгаковской прозой и в особенности его пьесой о Мольере «Кабала святош», завершенной в конце 1929 года11. В дополнение к прочитанным за время работы над пьесой материалам Булгаков снова принялся за просмотр доступных ему авторитетных источников и составил список приблизительно из 50 названий для будущего романа-биографии. Осенью 1932 года работа над пьесой под названием «Мольериана» по мотивам произведений Мольера заставила его внимательно вчитываться в тексты французского драматурга. В ноябре – марте Булгаков завершил рукопись биографии и 5 марта 1933 года отправил ее в издательство. [157]
Однако за время, прошедшее между двумя датами (заказом и доставкой рукописи в издательство), в советской литературе произошли существенные изменения. До окончательного оформления доктрины социалистического реализма оставался всего год, и эпоха относительной толерантности и допустимости экспериментов, продолжавшаяся в течение 1920-х годов, уже подходила к концу. Редактор серии «ЖЗЛ» А. Н. Тихонов с ходу отверг рукопись Булгакова. В письме к П. С. Попову Булгаков описал свою реакцию на поступок Тихонова с помощью «волчьих» метафор: «Оскалился только по поводу формы рецензии, но не кусал» [Булгаков 19006:487–488]. Похоже, драматург чувствовал себя загнанным волком, бессильным против своих критиков. В письме 1931 года к Сталину Булгаков метафорически указывал на усталость от битв: «Зверь заявил, что он больше не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает» [Булгаков 19906: 455]. К 1933 году настроение Булгакова снова сменилось: волк оставался в живых, но больше не сражался с врагами. Надежда на то, что Горький спасет труд Булгакова, как он уже делал в прошлом, исчезла после письма Горького к Тихонову от 28 апреля, где старый писатель согласился с редактором и высказался в том духе, что «игривый» булгаковский стиль делает роман о Мольере слишком легкомысленным.
