В этой главе мы обратимся к многолетнему «пушкинскому проекту» Ходасевича. В середине 1930-х годов он продолжал работать над книгой «Пушкин»; фрагменты из нее появлялись в парижской газете «Возрождение» в 1932 и 1933 годах; там же в январе 1935 года было объявлено и о скором выходе окончательного текста книги. Хотя Ходасевичу не удалось завершить биографию к столетнему юбилею, он опубликовал еще два отрывка из нее в начале 1937 года в рижской газете «Сегодня». В юбилейный год вместо обещанной биографии он выпустил переработанную версию своей книги 1924 года «Поэтическое хозяйство Пушкина», добавив к ней восемь новых статей и назвав ее «О Пушкине» (1937). Пушкин, как и Державин, присутствовал в размышлениях и сочинениях Ходасевича о русских поэтах и поэзии на протяжении всей жизни, однако ему так и не удалось закончить то, что Зорин назвал «книгой всей жизни»: из нее были опубликованы только несколько «глав».
Анализируя «пушкинские» сочинения Ходасевича, перейдем к некоторым частям фрагментарной пушкинской биографии, а также попытаемся ответить на вопрос о том, кто стал причиной «прощания с Пушкиным» – биограф или объект изображения? Сам Ходасевич – который к концу жизни выбился из сил, или он не сумел отыскать к биографии Пушкина повествовательный ключ, подобный тому, что был им найден к биографии Державина? Или в самом Пушкине было нечто такое, что делало его биографию труднее любой другой, особенно в условиях «социального заказа» в юбилейных торжествах 1937 года?
Как уже говорилось в предыдущей главе, в биографии Державина Ходасевича восхищало достигнутое поэтом равновесие между жизнью и искусством. В свете этого Пушкин, хотя он и достиг высочайших поэтических вершин, не казался «лучшим поэтом». Рассеянность, лень, репутация «гуляки» и неблагонадежность Пушкина – все то, что подробно опишет Ходасевич в отдельных завершенных частях биографии, – помешали ему, подобно Державину, успешно соединить «личностное» и «поэтическое». В конечном итоге Ходасевич не нашел в Пушкине «полезного прошлого». Поэзия Пушкина, похоже, не могла спасти русскую культуру XX века, однако это могли сделать поэты, подобные Державину.
Державин и Пушкин
При написании державинской биографии Ходасевич использовал в качестве косвенных свидетельств чужие тексты, и важнейшее место среди них занимала повесть Пушкина «Капитанская дочка»[104]. У героев этих книг – Гавриила Державина и Петруши Гринева – оказалось много общего. И тот, и другой происходили из провинциального дворянства и получили домашнее образование, как, например, Митрофанушка в фонвизинском «Недоросле». Можно сказать, что среди прототипов Гринева был и сам Державин – типичный для своей эпохи «недоросль»; пушкинский герой даже получил свое имя от одного из державинских товарищей, участвовавших в подавлении восстания Пугачева, – подполковника Петра Гринева[105].
И реальный Державин, и вымышленный пушкинский герой были записаны своими отцами в армию, судьбы обоих оказались тесно связаны и с пугачевским восстанием, и с Екатериной II. В конечном итоге обоим улыбнулась удача, хотя случай Гринева, безусловно, выглядит более «романическим», в духе Вальтера Скотта: пушкинскому герою помогла сама императрица. Ходасевич напоминал своим читателям о повести Пушкина и о сходстве его героя с Державиным, когда писал о склонности последнего к азартным играм:
В те времена, когда на станциях приходилось подолгу ждать лошадей, а иногда ночевать, станционные трактиры были рассадниками игры и мошенничества. Темные люди подстерегали в них проезжающих. В таком трактире, три года спустя, ротмистр Зурин обыграл <в биллиард> Петрушу Гринева [Ходасевич 1997а: 147][106].
Учитывая драматизм той эпохи и возможности, которые она предоставляла для защиты своей чести и проявлений героизма, а также для личности ее героев, Державину и Гриневу неизбежно предстояло оказаться духовными братьями, едва ли не близнецами. Как сказал Ходасевич о своем герое:
Он вырос в глуши, воспитался в казарме, да на постоялом дворе, да в огне пугачевщины. С младенчества было ему внушено несколько твердых и простых правил веры и нравственности. <…> Добро и зло разделял он ясно, отчетливо; о себе самом всегда знал: вот это я делаю хорошо, это – дурно. Словом, умом был прям, а душою прост. Прямота была главное в нем [Ходасевич 1997а: 183].
Это суждение Ходасевича о Державине повторяет знаменитый совет, который дает отъезжающему сыну отец Гринева:
Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду [Пушкин 1948: 282].
Этот типичный для XVIII столетия свод моральных правил соблюдал не только пушкинский герой, но и Державин. Характер Гринева представлял собой определенный исторический тип, за что пушкинскую повесть чрезвычайно высоко оценил знаменитый историк В. О. Ключевский, он указал, что именно в этом произведении «недоросли» оказались реабилитированы после возведенной на них Фонвизиным клеветы [Ключевский 1990: 398]. Столь же высоко оценивали и превозносили Ходасевича за созданный им характер Державина.
В результате работы с источниками – биографией, написанной Гротом, и воспоминаниями самого Державина – Ходасевич создал образ, который был столь же образцовым и типичным для своей эпохи, как и герой пушкинской повести. Но тот факт, что Ходасевич решил использовать при создании биографии Державина «Капитанскую дочку», создает интересный поворот в проблеме соотношения жизни и искусства в биографии. По словам Вейдле, в работе над биографией художника необходимо изображать вымышленную реальность наряду с тем, что действительно существовало, и в своем первом биографическом проекте Ходасевич включал пушкинский художественный текст в реальную жизнь Державина.
Объявление 1935 года о подготовке Ходасевичем биографии Пушкина содержало убедительные аргументы в пользу высочайших достоинств этого произведения: Ходасевич уже был известен как автор прекрасной биографии Державина; его собственная поэтическая родословная восходила к «пушкинской линии», а его предшествующие работы свидетельствовали о том, что он мог бы стать идеальным биографом Пушкина для эмигрантов 1930-х годов. Однако в дополнение к рекламе готовящейся книги и ее автора это объявление затрагивало и другую проблему, чрезвычайно важную для культурной диаспоры:
тяжелые условия зарубежной литературной жизни в настоящее время таковы, что начатая В. Ф. Ходасевичем работа может быть завершена только в том случае, если заранее будет обеспечена хотя бы некоторая часть ее издания. С этой целью уже теперь должна быть объявлена предварительная подписка на книгу, которая появится в свет в течение 1936 года [Возрождение 1935].
Отсутствие денежных средств и институциональной поддержки составляло существенные трудности жизни и занятий наукой для эмигрантов; с такими проблемами не сталкивались их советские коллеги. Этот аспект литературной жизни был важен не только для Ходасевича. Говоря просто, чтобы писать, нужны были деньги, а доставать их было непросто. В письме к юристу В. Ф. Зеелеру Ходасевич жаловался на финансовые неурядицы и просил в долг, предлагая писателям приобрести со скидкой меховую кофту жены:
Все это мог бы я изложить пространнее – простите за торопливость и опечатки. Но мне надо сию минуту садиться за очередную статью – о медленном самоубийстве Поплавского и, быть может, о том, что самоубийство есть последнее прибежище пишущих писателей, т. е. живущих работой, а не рекламой. <…> За 9 лет я написал более 700 статей – около 250.000 газетных строк – и книгу о Державине (Курсив мой. – А. Б.)[107].
