В своем поиске художественной правды Тынянов преодолел предыдущие представления Горького о поэте и дипломате XIX века и заменил их образом своего героя. Воссозданный Тыняновым Грибоедов казался Горькому более «правдивым» и «реальным», несмотря на то что он был «более мнимым» (если воспользоваться выражением Уайта), чем сложившийся ранее образ поэта в истории литературы. Творческие способности Тынянова позволили ему не просто «представить», но «создать» Грибоедова. Благодаря специфическому методу исторической реконструкции писатель сумел найти ту правду об авторе «Горя от ума», которая была наиболее полезна для его времени.

Ю. Н. Тынянов стал одним из основателей русской формальной школы в литературоведении. Так же как Ходасевич, он был, с одной стороны, ученым и критиком, а с другой – художником и биографом. Однако путь Тынянова не повторял путь Ходасевича, а был, скорее, его зеркальным отражением. Ходасевич – в первую очередь поэт, ставший в конце жизни литературоведом и биографом, в то время как Тынянов изначально был литературоведом, который в середине 1920-х годов обратился к написанию художественной прозы и к моменту смерти в 1943 году считался уже больше романистом, чем ученым.

На самом деле изначально Тынянов не собирался писать художественную литературу. В ставших впоследствии знаменитыми воспоминаниях Чуковского о «Кюхле» говорится о том, что обращение ученого к прозе произошло почти случайно. Тынянов прочел лекцию о стиле поэта-архаиста начала XIX века В. К. Кюхельбекера, и эта лекция не произвела большого впечатления на слушателей. Однако по пути домой Тынянов принялся описывать К. И. Чуковскому жизнь поэта с такой эмоциональной силой и художественной выразительностью, что тот поневоле спросил: «Почему же вы не рассказали о Кюхле всего этого там, перед аудиторией, в клубе? Ведь это взволновало бы всех. А мне здесь, на улице, вот сейчас, по дороге, рассказали бы то, что говорили им там» [Чуковский К. 1966: 115]. Через несколько дней Чуковского попросили заняться подготовкой серии предназначенных для школьников биографий, которые планировало выпустить издательство «Кубуч», и он включил в план книгу о Кюхле. Тынянов согласился взяться за ее написание в основном по финансовым соображениям.

Начинающий романист работал очень быстро, по большей части без всяких черновиков, и даже не справлялся ни с какими источниками: он изучал Кюхельбекера со студенческой скамьи, и все архивы поэта находились у него в голове [Чуковский К. 1983: 142]. Вышедший из-под его пера роман оказался почти в четыре раза длиннее, чем просил издатель, и был создан, если верить Н. К. Чуковскому, менее чем за три недели [Чуковский Н. 1966:144]. О причинах, заставивших его взяться за это новое для него дело, сам Тынянов писал следующее:

Тынянов полагал, что в художественной прозе он сможет приблизиться к «правде». Когда художник полон подобной решимости, возникает и необходимое чувство: «…ощущение подлинной правды: так могло быть, так, может быть, было» [Гинзбург 1979: 8–9]. Тонкий литературный критик, ученица Тынянова, Гинзбург здесь размышляет об аристотелевском различии между историком и поэтом: первый из них говорит о том, что было, а второй – о том, что могло быть. Тынянов надеялся, что сумеет совместить две эти аристотелевские ипостаси – историка и поэта – в некоем синтетическом единстве того, что было, и того, что могло быть. Можно сказать, Тынянов предвосхитил современного теоретика истории Уайта, утверждающего, что дискурс воображаемого часто оказывается «правдивее», чем представление того же материала в истории. Литературный метод Тынянова отражал его профессию ученого; сам он очень немногое «придумывал» в своей прозе. Героями каждого романа или рассказа оказывались реальные люди, в основе сюжета лежали документы и реальные события. Обращаясь к прозе, Тынянов пытался также ответить на некоторые литературные вопросы, которыми он занимался. По словам Эйхенбаума, «кому же и быть писателем, как не человеку, самостоятельно продумавшему теоретические проблемы литературы?» [Эйхенбаум 1986: 187–188]. Интерес Тынянова к людям, ставшим героями его биографических романов, восходит к его самым ранним университетским годам, когда он занимался в знаменитом семинаре С. А. Венгерова в Петербургском университете и через творчество Грибоедова пришел к изучению Кюхельбекера, а затем и Пушкина. Он написал романы о каждом из них, а кроме того, опубликовал еще ряд повестей, в основе которых лежали другие исторические темы и анекдоты.

Проза Тынянова обычно изучается как корпус текстов. Советское литературоведение 1960-80-х годов сосредоточивалось на аллегорическом характере его сочинений: начиная с книги А. В. Белинкова – первого филолога, который указал на современные обертоны тыняновской исторической прозы, – все литературоведы стали находить в ней скрытые, метафорические смыслы. И. Г. Волович отмечает, что «трем тыняновским романам и трем повестям можно довериться как своеобразному дневнику, страницы которого зафиксировали проделанный сознанием писателя-интеллигента многотрудный путь размышлений о происходивших в обществе на протяжении двух десятилетий процессах» [Волович 1989: 517]. Романы Тынянова были особенно популярной исследовательской темой в начале 1960-х, а затем в конце 1980-х годов, в периоды «оттепелей», когда ученые считали обязательным раскрывать то, что они считали тайными политическими подтекстами тыняновских зашифрованных исторических сочинений[8].

Как и многие обращавшиеся к истории писатели (как Ходасевич и Булгаков), Тынянов действительно прибегал в своих сочинениях к авторефлексивности и автореференциальности. Подобно многим своим современникам, он находил сходство между эпохами Александра I и Николая II, с одной стороны, и ранними годами советской власти – с другой[9]. Однако считать прозу Тынянова всего лишь псевдодокументалистикой было бы упрощением: наиболее интересная задача – прочесть эти произведения как исследования определенных жанров, художественных и научных, и выявить их взаимоотношения[10]. Сам писатель рассматривал свою работу – как литературную, так и исследовательскую – в качестве попытки научно раскрыть законы прошлого и представить это прошлое современным читателям. Взаимодействие двух видов письма высвечивает определенные стороны каждого из них и позволяет понять методологию Тынянова.

Романы Тынянова, и в особенности «Смерть Вазир-Мухтара» (1929), представляют собой то, что Эйхенбаум назвал «научным романом sui generis». В этом понятии таится сразу несколько парадоксов, но, несмотря на это, Тынянов, скорее всего, положительно оценивал эйхенбаумовское определение своей прозы как «научной», видя в этом признание как своих литературоведческих исследований, так и своей осторожной и продуманной манеры представления исторического материала. В «научном романе» Тынянов пытался уравновесить привычку ученого снабжать свой текст указаниями на источники и желание романиста создать убедительный, плавный рассказ. Работая над пушкинской темой, Тынянов понимал, что будущие читатели уже обладают определенными знаниями об эпохе и ее героях. Но знания читателей не были одинаковыми, и автору приходилось учитывать получившие ранее распространение и несколько различные образы своих героев при построении вымышленных характеров. В этом смысле Тынянов-прозаик решал все те же проблемы, что и Тынянов-филолог. «Научный роман» функционировал как гибридный жанр, совмещавший историю литературы с биографией писателя.