В это время Аль принимал в тюрьме посетителей, являвшихся к нему на доклад и привозивших деньги. Даже находясь в камере, Капоне сумел заполучить долю участия (четвёртую часть) в игорном зале отеля «Флоридиан» в Майами-Бич, и его люди установили там оборудование, позволявшее мухлевать; он контролировал собачьи бега в Саут-Бич, игорный дом Картера и отель «Вилла Венеция», открывшийся в канун Нового, 1930 года, а когда у «Клуба Палм-Айленда» в январе сменились владельцы, Капоне заплатил 25 тысяч долларов новым хозяевам и получил контроль над четвертью доходов от заведения, где в нарушение закона распивали спиртное и вели азартные игры. В общем, на нём Великая депрессия пока не отразилась. Более того, свои деловые и личные переговоры (первые — с Ральфом и Джейком Гузиком, вторые — с женой и матерью) Аль вёл из кабинета начальника тюрьмы, который стал его хорошим другом и часто возил к себе домой ужинать. А Мэй договорилась, чтобы вместо тюремной еды Капоне доставляли обеды из итальянских ресторанов. За время пребывания в Восточной тюрьме он поправился на пять килограммов — вот что значит сидячий образ жизни...
Джону Коблеру, опубликовавшему биографию Капоне (1971), в шестидесятые годы удалось поговорить со многими людьми, сидевшими в Восточной тюрьме в одно время с Алем, навещавшими или сторожившими его. Капоне охотно приглашал к себе в камеру журналистов: какое-никакое, а развлечение. Потом в газетах выходили пространные статьи под заголовками: «Капоне подаёт шестое ходатайство, чтобы выйти из тюрьмы», «Юристы Аля “Лицо со шрамом” составили новое прошение», «Капоне считает, что “Чикаго Кабс”[45] победят в 1930 году», «Капоне не ходит в церковь по воскресеньям». Не зная, о чём бы ещё написать, репортёры порой выдумывали сущую ерунду. Так, Аль велел Мэй сказать Сонни, что папа уехал в Европу по делам, и в одной газете появилась история о том, как малыш каждый раз, увидев картинку с корабликом, спрашивал маму, не везёт ли он папу домой. Сонни было уже 11 лет, а не пять, он всё прекрасно понимал, и даже если бы дома от него скрывали, где находится отец, ему с охотой рассказали бы об этом в школе, да и всех газет не спрячешь, радио насовсем не выключишь. Знал он и о том, что мама ездит в Филадельфию не только к тёте Агнес, но ради всеобщего спокойствия поддерживал дома версию о европейском деловом вояже отца.
Жизнь Капоне в тюрьме отравляло лишь одно: ему начал являться по ночам призрак убитого 14 февраля Джеймса Кларка — правой руки Багза Морана. Другие заключённые слышали, как Аль кричал, прося Джима оставить его в покое. Если это не выдумка, то свидетельство раннего признака душевного заболевания, которое развивалось у Капоне на почве запущенного сифилиса.
«Кровавые мальчики» являлись ему неспроста: в марте, на День святого Патрика, Капоне должны были освободить за хорошее поведение, и тогда ему снова придётся вернуться в мир, где опасность подстерегает на каждом шагу. «Чикаго и его мирные обычаи служат предметом шуток по всему миру, — с иронией писала газета «Чикаго дейли ньюс» 7 февраля 1930 года. — Рассказывают, что в гардероб чикагца обязательно входят бронежилет, два пистолета и автомат; что дети в Чикаго ездят в бронированных колясках, а дёсны чешут о пулемётные ленты; что городские парки используются как тир, а на центральных улицах проводят поединки с оружием, причём шеф полиции выступает в роли рефери, а мэр и прокурор — секундантов».
В тот же день, 7 февраля, на стройплощадке, где возводили больницу Чикагского университета, был убит представитель подрядчика Филип Мигер, после чего его начальник потребовал в Торговой ассоциации Чикаго предпринять какие-то действия для обеспечения безопасности в городе. Председатель ассоциации полковник Роберт Рэндольф объявил себя представителем Комитета по предупреждению и наказанию преступлений, но имена членов комитета назвать отказался, уточнив лишь, что их «полдюжины». Исследователи до сих пор не пришли к единому мнению по поводу состава «Тайной шестёрки»; вполне вероятно, что в неё входили юрист Фрэнк Лош, банкир Джордж Пэддок и бухгалтер Эдвард Гор, состоявшие также в Комиссии по борьбе с преступностью. «Шестёрка» нанимала частных детективов для сбора информации и внедрения в ряды гангстеров, поскольку все агенты прокурора Свонсона уже были известны преступникам. Финансировала эту деятельность Торговая ассоциация Чикаго. «Шестёрке» пора было трубить аврал, поскольку «спрут» уже готовился всплыть со дна, куда он временно залёг...
Всем было понятно, что выход Капоне из тюрьмы станет мегасобытием: толпы зевак, стаи репортёров — не дай бог кого-нибудь задавят или произойдёт что-то ещё в этом роде. Поэтому накануне великого дня, вечером 16 марта, Аля Капоне и Фрэнки Рио тайно перевезли в новую тюрьму в Грейтсфорде, округ Монтгомери, за 48 километров от Восточной тюрьмы. Именно оттуда их и выпустили официально в полдень 17-го числа; их встречали Ральф Капоне и Джейк Гузик. Когда же растворились тяжёлые стальные двери Восточной тюрьмы, вместо короля гангстеров к толпе вышел Герберт Смит и объявил, что птичка упорхнула четыре часа назад. Журналисты (среди них был и Джейк Лингл) пришли в ярость: столько времени и плёнки потрачено напрасно! «Сколько тебе заплатили?» — кричали Смиту из толпы. Тот посоветовал кричавшим прогуляться по известному адресу.
Чтобы сбить свору журналистов со следа, специально распускали слухи: Капоне зафрахтовал самолёт и полетит во Флориду; он поедет поездом в Питсбург... На самом деле автомобильный кортеж окольными путями отправился в Рокфорд. Капоне провёл ночь в доме покойного Рафаэле, чтобы ознакомиться с по-прежнему хранившимися там бухгалтерскими книгами, а рано утром уехал в Сисеро. Гузик поведал ему «о делах наших скорбных»: выручка от продажи пива и виски резко сократилась — до ста тысяч долларов в месяц: Великая депрессия, у людей нет денег. С досады Аль напился в хлам, и телохранителям пришлось срочно вызвонить Ральфа, чтобы он приехал и унял брата, пока тот не разнёс всю гостиницу. Швыряясь мебелью, Аль умудрился обжечь обо что-то руку. (Позже любопытным репортёрам скажут, что Аль схватился за раскалённую сковородку, когда поджаривал ростбиф; но он в жизни не готовил себе еду). Проспавшись, он послал за Мэй, забронировав для неё апартаменты в «Вестерне»; Мафальда тоже приехала. Свидание с семьёй подготовило его к первому интервью, которое он дал Женевьеве Форбс Херрик из «Чикаго трибюн». Ставка была на женские чувствительность и солидарность: он предложил журналистке взглянуть на волосы Мэй, в которых появилась седая прядь, а ведь ей всего двадцать восемь (на самом деле Мэй было тридцать два, и она теперь была пергидролевой блондинкой) — вот до чего довела его любимую жену жизнь, полная тревог! Что бы ни случилось в Чикаго, вину сразу возлагают на него, разве что в пожаре 1871 года он почему-то оказался не замешан.
Заместитель начальника полиции Джон Стидж громко похвалялся, что арестует Капоне, как только тот появится в Чикаго. Никаких оснований для ареста не было, поэтому Аль не скрываясь перебрался из «Вестерна» в «Лексингтон». Копы за ним не приехали; тогда он сам явился 21 марта в штаб-квартиру правоохранителей, взяв с собой фотографа Тони Берарди и адвоката Томаса Нэша. Там он спросил, не хочет ли его видеть шеф полиции, или прокурор штата, или федеральный прокурор, или кто-нибудь ещё, и получил отрицательный ответ. Не отчаявшись, Аль со свитой, сопровождаемый полицейскими, отправился прямиком к Стиджу — просто чтобы убедиться, что его угрозы пустые. Стиджу ничего не оставалось, как дать задний ход: в этот раз Капоне может идти, но вот в следующий... Томас Нэш, когда-то защищавший в суде Дина О’Бэниона, Хайми Вейсса и Багза Морана, возразил на это, что без причины людей не арестовывают не только в Америке, но даже в России, чем довёл Стиджа почти до истерики. «Надеюсь, Капоне отправится в Россию!» — крикнул тот. Аль же собирался поехать во Флориду. Но прежде нужно было как следует отпраздновать возвращение.
