Отношения внутри преступного мира осложнялись враждой между итальянцами: северяне не хотели иметь ничего общего с южанами, сицилийцы презирали калабрийцев, а Аль Капоне, считавший себя американцем, потому что родился в Бруклине, был для них всего лишь неаполитанцем. Мафиозным боссам не нравилось, что в дела Сицилийского союза в Чикаго вмешиваются «посторонние». 5—6 декабря 1928 года была предпринята попытка объединить мафиозные силы Америки и начать, наконец, жить «по понятиям»: в Кливленде, штат Огайо, в отеле «Статлер» собрались 27 человек, в основном члены банды « Мэйфилд-роуд», возглавляемой Джо Порелло, сплошь сицилийцы. Ни Капоне, ни Торрио, активно поддерживавшего связи с мафиозными боссами на Восточном побережье, на встречу не пригласили. Чикаго и Гари представляли десять человек, включая Лолордо, Джо Джунту и Фила Бачино из Чикаго-Хайтс. Назначение Лолордо главой чикагского отделения Сицилийского союза было утверждено официально. Айелло тоже там был; как считается, именно он и стукнул в полицию, которая всех арестовала за ношение огнестрельного оружия без разрешения (Порелло пришлось вносить залог за своих гостей, которых приговорили к пятидесятидолларовому штрафу). Почему-то Айелло думал, что таким образом прокладывает себе дорогу наверх...

В декабре «капониты» взяли под контроль все «точки», торгующие спиртным, которые ранее крышевались мелкими бандами «нордсайдеров», и таким образом вторглись во владения Морана. Новый комиссар полиции это только приветствовал. Макгёрн подружился с членами банды «Сёркус», контролировавшими район Западной Чикаго-авеню (их штаб находился в кафе «Сёркус»). Моран допустил просчёт, заявив их лидеру Клоду Мэддоксу, что они при любом раскладе будут работать на «нордсайдеров» — при живом Мэддоксе или при мёртвом. Разумеется, в ирландце взыграла кровь, и он предпочёл объединиться с Капоне. Кроме того, «капониты» хотели держать игорный бизнес и собачьи бега во всём Чикаго, а Моран пытался пробиться в другие области рэкета. Война между «саутсайдерами» и «нордсайдерами» достигла кульминации.

Сразу после Рождества, 28 декабря 1928 года, чернокожий пианист Эрл Хайнс сделал себе подарок на 25-летие — открыл в Чикаго кафе «Гранд Терес» («Большая терраса»), где выступал с собственным большим оркестром (28 человек!); в те времена это был венец карьеры джазмена. По словам историка джаза Стэнли Дэнса, «Эрл Хайнс и “Большая терраса” были для Чикаго тем же, чем Дюк Эллингтон и клуб “Коттон” для Нью-Йорка, только зажигательнее». Выступления оркестра Хайнса транслировали по радио в прямом эфире; Чикаго превратился в джазовую столицу Америки. Контролировал это кафе Капоне; вместо пианино на сцене вскоре появился белый рояль «Бехштейн» за три тысячи долларов. «Аль пришёл туда однажды вечером, созвал весь оркестр вместе с шоу-группой и сказал: “Мы хотим, чтобы вы знали нашу позицию, — рассказывал позже Хайнс в одном из интервью. — Мы хотим, чтобы вы просто занимались своим делом. Мы обеспечим вам какую угодно защиту, но вы должны быть, как три обезьянки: ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не скажу”. Мы так и делали. Я слышал много всего о том, что они собирались предпринять, но ни разу никому об этом не рассказал. Иногда приходила полиция... искала “стрелочника”. Они спрашивали: “Эрл, о чём они говорили?” ...но я отвечал: “Не знаю, нет, вам это на меня не повесить”, — потому что у них была привычка печатать фотографии людей, сообщавших им информацию, в газетах, а на следующий день их находили где-нибудь в озере, плавающих с цепью на ногах, — вы понимаете, о чём я».

Однако первыми ударили «нордсайдеры». 8 января 1929 года Пат Лолордо принимал в своём доме троих гостей и пил с ними вино и виски за здоровье присутствующих. Джо Айелло звонком предупредил, что подъедет позже. Вдруг все трое достали пистолеты. Раздались выстрелы; Лолордо упал на пол, ему подложили под голову подушку. В комнату с воплями ворвалась его жена, готовившая ужин на кухне; убийцы же спокойно ушли. Служанка-негритянка после рассказала полиции, что это были не итальянцы. Судя по её описанию, грех очередного убийства взяли на душу Пит Гузенберг, Фрэнк Фостер и Джеймс Кларк. Вдова же вначале уверяла, что одним из стрелявших был Джо Айелло, но потом отказалась от этих слов. Прокурор выписал ордер на арест братьев Айелло и Джека Зуты, однако у всех троих оказалось надёжное алиби. Всё, что мог сделать капитан Джон Стидж, допрашивавший Зуту, — поселить в его трусливой душонке смертельный страх мрачной фразой: «Ты обречён. Я говорил это четырнадцати другим бандитам, которые сидели на том же самом стуле, что и ты, и все они мертвы».

«Трон» главы Сицилийского союза был таким же проклятым местом, как и стул в кабинете Стиджа. Теперь его занял Джо Джунта — ещё один человек Капоне.

Аль узнал об убийстве Лолордо, лёжа в постели с пневмонией в своём новом доме на Палм-Айленде.

Рабочие, с которыми обращались по-королевски, сделали всё к полному удовлетворению клиента: семья и гости Капоне могли плавать в бассейне — самом большом во Флориде, совершать морские прогулки на катере или на яхте длиной десять метров, названной «Сонни и Ральфи», гулять в саду под защитой от нескромных глаз или наслаждаться современным комфортом дома, об убранстве которого позаботилась Мэй. Она выбрала белую мебель с позолотой в стиле Людовика XIV, с обивкой модного цвета «шартрез» — жёлто-зелёного. В гостиной красовался написанный маслом на холсте портрет Аля с сыном в натуральную величину. В спальне внимание привлекала не столько огромная кровать, на которой могли бы спокойно выспаться четыре человека, сколько деревянный сундук в форме бревна у её изножья. Аль в шутку говорил друзьям, что держит там свои деньги, — это надёжнее, чем в банке; на самом деле там хранилось постельное бельё. Мэй обожала столовое серебро и тонкий фарфор, в доме использовали попеременно или одновременно несколько сервизов.